Долгий, крепкий сон

— Иосиф, это твоя родственница, Марджи. Марджи Эпплбаум. Помнишь мою дочь, Джулиет? Ту, которая закончила Гарвардский юридический колледж? Она в городе, и очень хочет с тобой поговорить. Перезвони нам.

Она продиктовала номер и повесила трубку. Да, существует бесконечное множество способов вставить «Гарвардский юридический колледж» в предложение, и моя мама освоила их в совершенстве. Помню, однажды в ответ на чье-то безобидное замечание о погоде, она пустилась расписывать, как ее бедная дочь мерзла суровыми кембриджскими зимами, когда училась в колледже.

— Его нет дома, — сказала мама.

— Я поняла, — кивнула я.

Некоторое время я молча пила кофе, который мне налил отец, пока мама звонила по телефону. Сама я знала лишь одну хасидку, которая могла бы ввести меня в курс дел местной общины. Возможно, она даже знакома с известным семейством Хиршей из Бороу-Парк.

Либби Бернштейн, урожденная Баррет, моя соседка по комнате в первый учебный год в Университете Уэсли, была дочерью дочери американской революции и прямого потомка протестантов с «Мэйфлауэра»,[36] которая невероятным образом умудрилась обратиться в ортодоксальный иудаизм. Ее муж, Джош Бернштейн, учился в том же Колледже, что и мы, только на два курса старше. Они стали встречаться в конце нашего первого учебного года. Доучившись, Джош переехал в Бруклин. Сначала он вел жизнь обычного ассимилировавшегося еврея, но с возрастом все больше и больше ударялся в иудаизм. Наконец, после окончания колледжа, он вступил в вербоверскую хасидскую общину. Вскоре Джош понял, что нельзя быть правоверным евреем и при этом встречаться с шиксой,[37] и порвал с Либби. Она впала в отчаяние. Две недели подряд рыдала на плече у каждой из своих подруг, в том числе на моем, а потом сама поехала в Бруклин. Она умоляла Джоша взять ее обратно, обещая сделать все что угодно, чтобы быть с ним.

В колледж Либби так и не вернулась. Она поселилась в принявшей ее хасидской семье и стала готовиться к обращению. В новой семье оказалось девять детей, но из всех них только Либби являлась потомком англосаксонских протестантов из Новой Англии. Представляю, насколько резким был контраст между ее большим тихим домом и квартирой, забитой детьми. Мать Либби умерла, когда она еще училась в старших классах, поэтому старшая женщина семейства стала для нее второй матерью. Я помню, как Либби страдала из-за того, что у нее нет матери, и, наверное, была счастлива появлению этой женщины, которая заботилась о ней и учила ее.

Когда я звонила Либби из колледжа, она только и говорила, какая замечательная Йаффа, ее «мама». Она рассказывала, как они часами сидят на кухне, пьют чай, готовят и разговаривают. В этом доме, с таким количеством детей, работы было невпроворот, но, как утверждала Либби, Йаффе никогда не надоедало заниматься хозяйством. Каждый день — новые планы и дела, которые Либби и ее новая мать делали вместе. А пока они месили тесто или нарезали лук, Йаффа занималась с Либби ивритом и изучением Ветхого Завета.

Переход Либби в иудаизм окончательно завершился через два года, а затем, с разрешения вербоверского ребе, они с Джошем сочетались законным браком. Те из нас, кто приехал к ним на свадьбу из колледжа, получили незабываемые впечатления. Нам, женщинам, не разрешали даже близко подходить к мужчинам. Мы сидели отдельно, ели отдельно и даже танцевали отдельно. Тем не менее свадьба прошла потрясающе. Все были довольны, кружась и танцуя под музыку клезмерского оркестра. Да и Либби явно нравилась новая жизнь. Помню, когда на ее свадьбе исполняли хору,[38] я ощутила себя частью чего-то древнего, волнующего и прекрасного. Люди моего народа тысячи лет танцевали этот танец, и это настолько завораживало, что заставляло других — таких как Либби — страстно желать стать частью этого, стать частью нас. На нашей с Питером свадьбе тоже танцевали хору. Нас даже поднимали на стульях. Но это было совсем не тo. В танце не было той наполненности, поэтому, я думаю, никто не огорчился, когда ди-джей сменил пластинку и поставил «Роллинг Стоунз».

Еще несколько лет мы с Либби поддерживали связь, а потом нас закрутила жизнь. Последний раз, когда мы с ней говорили, она все еще жила в Бруклине и уже родила двух сыновей.

Я решила ей позвонить. Вручив Исаака обратно матери, я пошла в прихожую, где папа оставил мои чемоданы. Вырыла из сумочки свой «палм-пилот» и стала искать номер Либби.

Питер подарил мне этот маленький электронный органайзер на последний день рождения. Сначала я, конечно, расстроилась, что в коробке лежал он, а не сапфировые серьги, к которым я давно приглядывалась, но я быстро его полюбила. В нем записаны все нужные мне адреса, телефоны и встречи, которые можно просмотреть, просто нажав на кнопку. Честно признаться, никаких встреч у меня не бывает, разве что с педиатром, но если бы они были, мой «палм-пилот» не дал бы на них опоздать.

Найдя номер Либби, я поднялась наверх, чтобы на заднем фоне не было слышно воплей моих детей.

Либби взяла трубку.

— Либби! Угадай, кто звонит?