Долгий путь

Всю дорогу назад я мчался среди деревьев. В глазах у меня стояла одна зелень: мелькали деревья, листья деревьев, ветки деревьев. Лежа у заднего борта на дне грузовика, крытого брезентом, я глядел в небо, а небо заслоняли деревья. От самого Эйзенаха до Лонгюйона было, что говорится, пропасть деревьев, мелькавших на фоне весеннего неба. Время от времени мелькали также самолеты. Конечно, война еще не кончилась, но самолеты уже казались какими-то ненастоящими, ненужными, даже нелепыми в чистом весеннем небе. А я упивался видом деревьев, видом зеленых ветвей. От Эйзенаха до самого Лонгюйона я мчался среди деревьев. Это был очень приятный путь.

На второй день пути, под вечер, когда я, не смыкая глаз, уже погрузился в дремоту, в ушах у меня вдруг отдались громкие крики: — Порядок, ребята! Мы — дома!

Кто-то из ребят пронзительным голосом затянул «Марсельезу». Наверно, это тот, кого мы прозвали Майором, не иначе.

Мне было уютно и не хотелось вставать. Весь этот шум не трогал меня.

— Порядок, ребята, мы дома, ребята!

— Друзья! Все видели? Это Франция!

— Мы во Франции, ребята, во Франции!

— Да здравствует Франция! — оборвав пение «Марсельезы», крикнул своим пронзительным голосом Майор. Но тотчас же опять зазвучала «Марсельеза», уж кто-кто, а Майор доводит все до конца.

Я глядел на деревья, и деревья мне ничего не говорили. Если не зря галдят ребята, значит, только что были немецкие деревья, а теперь, выходит, деревья уже французские. Должен же я верить моим спутникам. Я стал разглядывать листья деревьев. Они были такие же зеленые, как и прежде. Наверно, у меня плохое зрение. Если спросить Майора, он, надо полагать, сразу заметит разницу. Он ни за что не спутает французские деревья с какими-нибудь другими.

Кто-то трясет меня за плечи, кто-то из ребят.

— Старик, — говорит он. — Ты что, ослеп? Мы дома!

— А я — нет! — отвечаю я, не вставая с места.

— Как так? — удивляется мой спутник.

Приподнявшись на локтях, я оборачиваюсь к нему. Он недоуменно глядит на меня.

— Ведь я-то не француз!

Лицо собеседника озаряет улыбка.

— Верно, — говорит он. — Я и забыл. С тобой немудрено забыть. Ты же говоришь совсем как мы.

Мне неохота объяснять, почему я говорю совсем как они, как Майор, например, без всякого акцента, то есть с настоящим французским акцентом. Это самый верный способ сберечь мою природу чужеземца, которой я очень дорожу. Если бы я говорил с акцентом, моя природа чужеземца была бы у всех на виду. Она превратилась бы тогда в банальное, чисто внешнее свойство. И сам я тоже привык бы к банальной ситуации, когда тебя на каждом шагу принимают за чужеземца. А раз так — то, что я и впрямь чужеземец, уже не имело бы никакого значения. Вот потому-то я и говорю по-французски без акцента, чтобы, чуть только заслышав мою речь, меня не принимали за чужеземца. Я чужеземец, но не речью и обликом, а душой.

— Пустяки! — восклицает мой собеседник. — Неужто мы станем вспоминать об этом в такой радостный день! К тому же Франция — твоя вторая родина.

Француз доволен своими словами, он дружески улыбается мне.

— Нет уж уволь, — отвечаю я, — одной родины с меня вполне достаточно, зачем же мне еще и вторая!

Француз оскорблен. Он сделал мне самый лучший подарок, какой только мог, какой, по его убеждению, больше всего должен меня обрадовать. Он сказал, что Франция — моя вторая родина. Этим он как бы позволил мне считать себя его братом, а я не принял его подарка. Он оскорбленно отодвинулся от меня.

Надо как-нибудь всерьез поразмыслить над тем, откуда у французов это глубокое убеждение, будто их страна — вторая родина всех и каждого. Надо попытаться понять, отчего столько французов так счастливы, что они французы, так довольны, что они родились во Франции.

Но сейчас у меня нет ни малейшего желания размышлять над этим вопросом. Я продолжаю разглядывать деревья, которые проносятся надо мной, между мной и небом. Я гляжу на зеленые листья. Это французские листья. Мои друзья вернулись домой — что ж, я рад за них.

Несколько лет назад, помню, то было зимой, я дожидался приема в префектуре полиции. Я пришел сюда продлить мой вид на жительство. Огромный зал префектуры был забит иностранцами, которые пришли сюда с той же целью или по какому-нибудь сходному делу.