Долгий путь, или Хрупкие люди

Ее мать, за лишь несколько лет семейной жизни превратившаяся из холеной участницы их коллектива в законченную приближенную фанатку своего культового «бесёнка», сама долго и мучительно выходила из этих отношений с помощью психотерапии, стерпев за эти пару лет бесконечные измены, реабилитационные клиники, и полное дно потери самоуважения Во Имя своей страсти и Миссии. Во имя сохранения своей призрачной мечты быть рядом с Ним, при этом оказавшись не в силах остановить падение человека и потихоньку проваливаясь за ним в неспособность трезво оценивать происходящее. Признав проблему и обрубив отношения со своим «наркотиком», она бережно и аккуратно выстраивала отношения со своей и его дочерью. И хоть воздерживалась от открытых обид в его адрес вслух, запретов или пагубных влияний на дочь (а психотерапия научила ее свои обиды на ребенке не вымещать!), вспоминая лишь хорошее о его отцовстве, и даже сохранив трогательные видео, все же ностальгических бесед избегала. Оказалось, Трэйси, поддавшись своему эгоистичному порыву «просто поговорить об этом», восполнила этот дефицит девушки, и помогла ей, выражаясь ее языком «найти своего отца внутри себя». Понять – кто он, и что привело его к известному всем пути. Тейн жадно внимала рассказам девушки из другой его жизни, мало кому известной, встраивая любопытные точечные факты в его противоречивую биографию с помощью психотерапевтических техник и тщательного анализа деталей. Трэйси же и не подозревала, что столько всего может вспомнить. Они могли беседовать часами. Это было их общей неисчерпаемостью.

Трейси вспоминала, как была очарована популярным мальчиком из школы, когда Райс был незаметным «малолеткой», как они по-детски «воевали» и поддевали друг друга мноооого месяцев – потому ли, что это было престижно в его кругу, или просто она давно и прочно нравилась ему… как однажды они заключили «пакт о ненападении», когда этот чудак согласился помочь популярной девочке в ее амбициозных планах по охоте на сверхпопулярного мальчика, ради которых она была готова почти на все. Как «соучастник», обнаглев до предела, выставил ей «счет за услугу» – поцеловаться и потрогать грудь. Тогда не было смартфонов с камерами, и, предусмотрев все меры предосторожности чтоб не попасться на подставы с насмешками, она согласилась заплатить эту цену,

впоследствии убедившись в его порядочности – он сумел хранить их и более серьезные тайны долго и бережно. Но тогда она перестраховалась просто как в бондиане, чтоб не быть застуканной и осмеянной… Не предусмотрела лишь одного —

что может «попасться» в другом смысле.

…Как потом ее стало тянуть к забавному юноше – светлому и впечатлительному, чувственному/смешному/капризному, без меры нахальному, как они почти ради шутки заходили все дальше, припаркованные в укромных уголках их пригорода в ее машине. Просто по-приколу. Как она учила его водить, а он – приносил ей печеньки, которые почему-то учила его печь его бабушка, и как даже под каким-то чумовым предлогом познакомилась с его бабушкой, когда пришла к нему в гости. Как они были настоящими друзьями, и первыми любовниками друг у друга, хотя она до последнего поддерживала репутацию опытной и смелой девицы – и в школе, и для него персонально. Как все было легко с ним, как беспечно, как солнечно даже в пасмурные дни. Так, что почти через 30 лет эти деньки казалось самыми счастливыми, и самыми драгоценными воспоминаниями.

А Тэйн внимательно слушала, сопереживала почти до слез, и, кажется, делила всю глубину этой привязанности. А еще говорила, что нечто похожее мельком упоминала ее мать в затертых воспоминаниях: сияющую беззаботность, безграничность, невыносимую легкость бытия с ним в юности.

Потом – залет.

Трэйси не могла отловить под толщиной времени своих истинных переживаний в ту минуту. За столько лет она много раз пожалела, что не родила. И жалела каждую такую встречу, давая волю своим подавленным чувствам, проживая их снова и снова, чтоб рано или поздно смириться и простить себя. Когда-нибудь. Так что она действительно не могла поручиться, что доподлинно сумеет передать, что действительно почувствовала тогда, девчонкой, теперь ничего не переврав от поналипшего за годы – всего этого, от чувства вины и привычки вести себя и говорить как надо и правильно, до призмы возраста и оценочного восприятия… Сейчас ей казалось, что она растерялась, но не на долго: в ту пору нередко рожали в таком возрасте, и даже раньше. Ей только исполнилось 19. Ему – не так давно стукнуло 17. Выглядел на 14.

Но зато она точно вспомнила, что он – не то чтоб испугался или обрадовался, он – воспринял это в своем стиле – приключением. Затеей.

К тому-же его мать родила его в 18. Родители, правда, долго и мучительно сходились-расходились все его раннее детство, но он тогда, собравшись сам становиться отцом, даже не подумал придавать этому большое значение. Просто сказал, что у него так – никккогда не будет.