Долгий путь на Бимини

В этих душных сумерках царила тишина, изредка нарушаемая криком птицы или шорохом змеи, но сам воздух, казалось, гудел от напряжения. От запахов земли и растений кружилась голова. В густой фон прелой листвы врывался то тонкий аромат орхидеи, то привкус плесени, то мускусная струйка хищного животного. Туман оседал на коже маслянистыми вязкими каплями. Вода в реке казалась густым грибным бульоном, и над ней стремительно носились стрекозы, будто сделанные из разноцветной фольги.

Шлюпка продолжала скользить вперед, подчиняясь уже течению самой реки. Здесь она явственно текла прочь от побережья, как будто, пока они плыли, русло каким-то невообразимым образом вывернулось в пространстве и времени. Вода цвета жженого сахара все ускорялась, изредка перекатываясь на огромных валунах из черного базальта. Свод переплетенных ветвей стал гуще и едва пропускал солнечный свет; с ветвей свисали зеленые нити тонких лиан и седые клочья испанского мха – так низко, что людям в шлюпке то и дело приходилось наклоняться и уворачиваться от насыщенных влагой завесей.

Туннель наполнял плотный пахучий туман. Впереди он сгущался; шлюпку несло неведомо куда, прямо в шевелящиеся, не видимые, но ощущаемые тени. Казалось, туман противится любым попыткам всмотреться в него. По лицу Карререса катились крупные капли пота, колени мелко дрожали, будто после схватки, из которой чудом удалось выйти живым. Гудела голова, и ледяной ужас, притаившийся в глубине души, заставлял зябко ежиться, несмотря на душную, влажную жару джунглей.

Шлюпка по-прежнему плыла сквозь сумрачный тоннель, лишь слегка морща гладкую воду, но уже был слышен водяной гул – похоже, впереди русло пересекали пороги, а то и водопад. Запах сельвы стал совсем уже нестерпимым; он будто заливал череп густой зеленой жижей. Чтобы прийти в себя, Карререс принялся наблюдать за своими спутниками.

Побледневший Шеннон что-то бормотал под нос и украдкой крестился. В тоннель он старался не смотреть – сидел, уткнувшись взглядом под ноги, и лишь изредка, подчиняясь резким окрикам Ти-Жака, вздрагивал и вяло шевелил веслом, выправляя шлюпку. Боцман же цепко оглядывался по сторонам, вид у него был сосредоточенный, почти сердитый, но иногда в сощуренных глазах вдруг вспыхивали искорки. Тогда Ти-Жак выворачивал шею, стараясь как можно дольше не выпускать заинтересовавшую его точку из виду, и его пальцы начинали нервно шевелиться.

Капитана Брида трясло. У него были воспаленные, больные глаза человека, который надеется хотя бы смертью добиться взгляда безответно любимой. Своей смертью или ее – уже не важно. Он застыл на носу шлюпки, силясь проникнуть взглядом сквозь туман, и, казалось, то готов был броситься вплавь, лишь бы скорей добраться до заветного места, то покрывался холодным потом, различая в тумане тени своих вечных кошмаров. Бабочка-морфа размером с ладонь, с крыльями цвета вечернего неба, а с изнанки – коричнево-пестрыми, неотличимыми от палой листвы, пролетела так близко, что задела лицо капитана, но Брид даже не моргнул.

Шум воды становился все ближе, превращался в грохот. Брид прислушивался, и его дыхание со свистом проходило сквозь сведенные судорогой челюсти. Карререс вдруг заметил, что сам сжал кулаки с такой силой, что побелели костяшки, и тоже стискивает зубы. Шлюпка зарылась носом, людей обдало водяной пылью, и они схватились за весла, инстинктивно пытаясь выгрести к берегу. Но течение становилось все сильнее, шлюпку подхватило, завертело, швырнуло на камни. На мгновение разверзлась клубящаяся серым паром бездна, в которую с грохотом валилась река, а потом туман стал таким плотным, что сидящие в шлюпке не видели даже своих спутников.