Долгий путь в лабиринте

Зазвонил телефон. Это был особый аппарат, не значившийся ни в каких справочниках или списках. Номер был известен лишь особо доверенным людям, фактически — личным агентам главы абвера. Но и они могли звонить по этому телефону только в чрезвычайных обстоятельствах.

Он снял трубку, дважды подул в микрофон. В ответ послышалось то же самое, будто вернулось эхо. Канарис снова подул в трубку, но уже один раз. Вслед за тем в трубке раздались гудки отбоя.

С обеих сторон не было произнесено ни слова, но тем не менее разговор состоялся. Глава абвера положил трубку на рычаг и вернулся к дневнику. Теперь он то и дело поглядывал на часы.

Вскоре он запер дневник в сейф, вызвал автомобиль и уехал.

У газетного киоска на Вильгельмштрассе Канарис велел шоферу остановиться и купить вечерние издания. Пока тот ходил к киоску, у автомобиля побывал мужчина, по виду — торговец сувенирами или распространитель лотерейных билетов. Окно пассажирского салона было опущено, незнакомец передал в него конверт и удалился.

Поздно вечером Канарис в своем домашнем кабинете вскрыл этот конверт. На стол выпали копии документов и фотография семьи: отец и мать сидят в окружении нескольких детей.

Часть бумаг касалась личности подданного Германской империи, некоего Эбергарда Гейдриха, и свидетельствовала, что он рожден от немца и еврейки. Далее указывалось, что человек этот был опереточным актером, тенором. В заключение приводились данные о его семье, в частности о сыне — Рейнгарде Гейдрихе.

Этот последний был группенфюрером СС [17] и руководителем РСХА — главного имперского управления безопасности, в которое входили гестапо, служба безопасности — СД, полиция безопасности, криминальная полиция…

Канарис бережно спрятал документы в конверт, подержал его в руках, как бы не желая расставаться с такой ценностью, затем положил конверт в сейф.

Дверь вделанного в стену сейфа осталась открытой — он перебирал хранившиеся там документы, некоторые из них бегло просматривал, пока не отыскал нужный. Это была картонная папка с тесемками, крытая синим блестящим коленкором. То, что хранилось в ней, Канарис считал бесценным сокровищем.

Тесемки были развязаны, папка раскрыта. В ней находились две фотографии. Канарис взял их, поднес к свету, как бы желая убедиться, что они те самые, никто не украл их, не подменил…

Оба снимка были сделаны на кладбище. Фотограф постарался, и карточки получились контрастные, четкие. Изображена была могила. На обоих снимках — одна и та же могила. Об этом свидетельствовало характерное надгробие и все, что его окружало, — деревья, кустарники, фигурное металлическое ограждение.

Чем же привлекло внимание Канариса это захоронение, — казалось бы, самое обыкновенное, неотличимое от тысяч других на кладбищах любого германского города?

На первом снимке надпись на мраморной доске надгробия утверждала, что здесь погребена Сарра Гейдрих (немецкий текст был повторен по-древнееврейски). А на второй фотографии того же надгробия была уже другая доска. Надпись гласила: «С. Гейдрих». Текст на древнееврейском языке отсутствовал.

Снимки были вложены в папку и спрятаны в сейф, где хранились многие другие ценности такого же рода и среди них — история болезни унтер-офицера Адольфа Шикльгрубера [18], нуждающегося в длительном наблюдении психиатров…

Адмирал уже собирался спуститься в гостиную и выпить чашечку кофе, как вдруг затявкал Зеппль. Это был любимый пес Канариса; цветной портрет таксы Зеппля висел в служебном кабинете главы абвера — неподалеку от портрета полковника Николаи и полки с тремя бронзовыми обезьянами…

Итак, Зеппль подал голос. Это могло быть только в случае, если в дом пришел посторонний. Канарис бросил тревожный взгляд на сейф и поспешил вниз.

В холле его ждал… группенфюрер Рейнгард Гейдрих!

На лице Канариса отобразилась радость, едва ли не восторг от такой неожиданной и приятной встречи. Он протянул гостю руку, и его мягкая, как у женщины, ладошка утонула в крепкой руке Гейдриха.

— Такая скучища одолевает по вечерам, — сказал Гейдрих. — Сидел дома, крепился, пока были силы. Когда стало невмоготу, решил нанести «визит вежливости». — При этих словах он ухмыльнулся, его тонкие губы растянулись в длинные полосы.

Канарис закивал в знак того, что все это ему очень хорошо понятно, и предложил гостю кресло. Но тот сказал, что лучше, если они прогуляются: ветер, который дул с утра, разогнал тучи. Сейчас он унялся, и вечер прекрасен.

Они вышли из дома. Впереди бежал Зеппль, переваливаясь на кривых лапах.