Долгий путь в лабиринте

— Вот и я говорю, что надо. — Рабочий, молодой светловолосый парень с глубоко посаженными темными глазами, отстегнул пояс. — Дай-ка мне твой ножик, дядюшка Гвидо!

Недоумевая по поводу странной просьбы собеседника, Эссен достал из кармана перочинный нож. Рабочий взял нож, раскрыл его и кончиком лезвия пробуравил в поясном ремне новую дыру.

— Ну вот, — сказал он, возвращая нож. — Теперь все в порядке. Первую я проколол, когда мы победили чехов и норму выдачи маргарина нам сократили на треть. Думаю, что пригодится и эта, вторая. Спасибо, дядюшка Гвидо.

Эссен посмотрел по сторонам. Никто не слышал этого разговора. Он повернулся, вышел из цеха.

Парень стоял на том же месте и с ненавистью глядел ему вслед.

«Ну и дела, — подумал Эссен. — Смотри какая неожиданность! Так вот ты какой, Герберт Хаан!

И он направился домой.

В длинном тяжеловесном здании из серого камня, построенном на паях рабочими завода, он занимал крохотную квартирку на втором этаже.

Поднявшись к себе, Эссен отпер ключом дверь, распахнул окно, заставленное горшками с резедой и гвоздикой. Поспешив в ванную, принес оттуда лейку и поставил ее на подоконник, рядом с цветами. И только потом стал переодеваться.

Четверть часа спустя, когда на кухне он кипятил воду для кофе, у двери позвонили.

Он отпер. В дверях стоял Кузьмич.

— Я еще издали увидел лейку на подоконнике, — сказал Кузьмич и улыбнулся.

— Да, лейка на месте. — Эссен тоже улыбнулся и отступил на шаг, освобождая дорогу гостю. — Входите, товарищ. Я извещен и жду вас.

Это была их вторая встреча. Первая состоялась больше года назад.

Руководитель берлинских антифашистов сказал об Эссене так:

— Верю ему, как самому себе. Прирожденный революционер и конспиратор. Раньше многих из нас понял, что обстановка в стране складывается в пользу нацистов и что они могут захватить власть. Тогда же предложил инсценировать переход на сторону нацизма, надеть личину ренегата. И с тех пор мужественно и умело ведет свою трудную роль. Сейчас возглавляет подпольную группу, которая занимается самым опасным делом — разведкой в секретных службах нацистов.

Дальнейшие события показали, что люди, рекомендовавшие Эссена, были точны в его характеристике. Конечно, многое из того, что поступило от Алекса, как конспиративно именовался глава группы подпольщиков, стало известно советской разведке и из других источников. Но это не только не умаляло значения деятельности Эссена, но, напротив, подтверждало, сколь ценной является его работа: так уж заведено в разведках, что полученные по одному каналу сведения лишь тогда считаются достоверными, если подтверждены (разведчики говорят: «перекрыты») иными сообщениями. Так вот, вся информация Алекса, которую Центр имел возможность перепроверить, вся без исключения оказалась достоверной и точной. Сведения были весьма важные, в них шла речь о некоторых сторонах деятельности абвера и СД, о новых военных разработках, в частности о прицелах, дающих возможность пилотам производить бомбометание в ночное время…

И все же одна из главных задач, порученная Алексу, долгое время оставалась нетронутой. Лишь две недели назад Эссен сообщил в Москву, что в поле зрения наконец возник нужный объект. Кузьмич получил указание срочно встретиться с руководителем группы…

Пока хозяин возился на кухне, разливая кофе, Кузьмич сидел на крохотном диване и рассматривал комнату, в которой находился. В ней было метров двенадцать. Обстановку кроме дивана составляли стол и полочка книг над ним, несколько стульев и кресло, еще столик в углу, под портретом Гитлера, а на столике, покрытом алой бархатной скатеркой, книга в коричневом переплете с металлическими уголками — гитлеровская «Майи кампф».

Вошел Эссен с подносом, снял с него чашки, вазу с галетами.

— Кофе будем пить с сахаром, — объявил он. — Кофе тоже почти настоящий. То и другое выдано мне вчера по особому списку «образцовых немецких рабочих». Так что у нас праздник. — Взгляд Эссена скользнул по лежащему на столе номеру «Фолькишер беобахтер» с речью и изображением Гитлера. — Двойной праздник: настоящий сахар и… настоящая война!

— Да, дела, — протянул Кузьмич. Он посмотрел на подоконник. — Лейка на месте. Ждете еще кого-нибудь?

— Придет тот самый человек.

— Расскажите о нем.

— Он моих лет. Росли вместе: жили в соседних домах. Когда подросли, обоих призвали в один и тот же полк. Весной пятнадцатого ему оторвало снарядом левую ступню. Годом позже я вернулся из госпиталя с поврежденными легкими и больными глазами. И тут мы встретились снова. В восемнадцатом оказались в Баварии — сперва он, потом я. Были свидетелями провозглашения Советской республики и ее гибели. В эти дни бедняге снова досталось: в схватке с полицией заполучил рану в ту же ногу, пуля пробила мякоть бедра. Случилось так, что я находился неподалеку, оказал помощь. Потом, когда революция была подавлена, начались скитания в поисках работы. Оба мы порядком наголодались, прежде чем обрели работу и кров.

— Он стал «нацистом» при тех же обстоятельствах, что и вы?