Долгий сон

Он издали заметил, что Тайри дожидается его на ступеньках своего похоронного заведения на Дуглас-стрит. Его лицо осветила белозубая улыбка, и он устремился навстречу сыну. Рыбий Пуп бросил обкусанную булку и поджался, подбирая угрюмо опущенные углы губ. Рассудок говорил, что отца следует любить и почитать, но разве это отец, это одна насмешка, разве таким подобает быть отцу? Сейчас-то он хорохорится, как петух на заборе, а там, в тюрьме, был смирней ягненка.

— Пуп! — Отец обнял его. — А уж я беспокоился…

— Привет, пап, — он старался, чтобы его голос звучал обрадованно.

— У тебя все ладно, сын? — Тайри крепче прижал его к себе. — Уж больше часа прошло, как тебя выпустили…

— Да прогулялся немного, — с запинкой сказал Рыбий Пуп, видя и не видя собаку, издыхающую в лесу, искалеченного белого.

— Я сказал начальнику, чтоб не посылал тебя на полицейской машине, — объяснил Тайри. — Незачем здешнему дурачью видеть, что ты якшаешься с полицейскими. Разговоров потом не оберешься.

— А-a, — сказал Рыбий Пуп. Он отвел глаза, собираясь спросить, на каких условиях его отпустили. — Что…

— Я так и знал, черт побери, что тебя сегодня выпустят, — заглушил его Тайри, важно кивая головой. — Чего я тебе говорил, а?

— Да, пап, — буркнул Рыбий Пуп, подавляя неприязнь. — А что значит…

— Видишь, Пуп, эти белые поганцы меня уважают, — опять перебил его Тайри неестественно тонким голосом, кладя ему руку на плечи. — Я с ними, блажными, умею обходиться. — Чем больше чувства вкладывал Тайри в свой надтреснутый тенорок, тем меньше в нем оставалось искренности. — Я эту белую нечисть изучил до таких тонкостей, какие им самим неизвестны. Нету такого, чего бы я от них не добился при старании. Ты только слушай родного папу, сынок, и никогда с тобой ничего не приключится. Я все знаю, — уж что-что, а это я знаю! — Он рассыпался дробным и безрадостным смехом.

Пресмыкаешься ты перед белыми без стыда и совести, с унынием подумал Рыбий Пуп, и будешь пресмыкаться до тех пор, пока это окупается.

— Я тебя научу, как это белое барахло обводить вокруг пальца, — продолжал Тайри, поднимаясь вместе с ним по ступеням. — Ты только нос не вешай из-за того, что ночку переночевал в тюрьме. Эка важность, не ты первый, не ты последний, и никто еще от этого хуже не стал. — Тайри опять покатал по горлу беспричинный смешок. — Ты не ел сегодня?

— Неохота мне, — угрюмо процедил Рыбий Пуп.

— Да не тужи ты, сынок, из-за этих белых, — понимающе убеждал его Тайри.

Рыбий Пуп не знал, что сказать. Он готовился к выволочке и наставлениям за глиняное побоище, а его вместо этого встречают притворным смехом и нарочитым бахвальством. От него не могло укрыться, что Тайри озабочен не тем, что с ним произошло, — Тайри заглаживал перед ним свое собственное раболепство. Ему, испытавшему чувство вины перед белыми, было нетрудно распознать в Тайри чувство вины перед ним.

— Нам с тобой есть о чем потолковать, сынок, и чего обмозговать, — выплескивалась на крыльцо отцовская самонадеянность.

В затененной шторами конторе было прохладно. Рыбий Пуп остановил пристальный взгляд на серебристо-сером гробу, который красовался в витрине. Не все еще черные сны похоронены, с горечью думал он. Есть и такие, что вроде бы живут и ходят по земле, только и они все равно мертвые. Самое дикое, что Тайри даже не догадывался, как он чудовищно непристоен. Показать бы ему, каким его видит сын. Да нет. Нехорошо…

— Садись, Пуп. — Тайри достал из ящика бутылку, поднес к губам и запрокинул голову. Потом прочистил горло и с большой внушительностью начал: — Что с тобой вышло, невелика беда. Главное, ты сейчас со мной, целый и невредимый. Мама твоя с ума сходила, ну я сказал ей, что ты не маленький, можешь сам о себе позаботиться, как бы там ни повернулось. А как же иначе, на то ты моей породы, Тайри приводишься сыном, не кому-нибудь, а Тайри смекает, что к чему. — Самодовольная ухмылка. — Как позвонил мне старый Моуз, расконвоированный, что тебя забрали, так я сразу начал действовать. Не прошло и десяти минут, я уж был в муниципалитете и разговаривал с полицейским начальником. Сейчас ты, сын, успокойся и расскажи начистоту, не торопясь, чем вы там занимались с ребятами. Здесь с тобой не мама и не учитель, — здесь твой отец, сынок, единственный на свете человек, которому ты можешь доверять, такой человек, каким ты сам станешь когда-нибудь. Ну так чего же вы там выкинули?