Долгий сон

— Это точно! Во всей прелести! — гулко, как в бочку, поддержал Нила Евграфовича густо-бородатый мужчина в малиновом кафтане, затянутом кушаком на необъятном пузе — купец первой гильдии Роман Ипатьев, чьи две дородные дочери-погодки так охотно и часто прыскали смешками в кулаки и так завистливо разглядывали скроенные по самой последней моде платья других девушек.

Впрочем, все эти смешки, платья и прочее начало раута давно окончилось — просторный зал с двухсветными окнами принимал сейчас совсем другое действо.

Нил Евграфович слегка покосился на купца, тот развел ручищами — мол, виноват, влез не вовремя со словом, простите уж неотесанного. Кашлянув, духовный Отец отеческого Домостроя смилостивился:

— Впрочем, слова одобрения и иные замечания, сказанные почтенными единомышленниками уже во время сего действа, будут как нельзя кстати и будут приветствоваться. Как собравшимися, так и нашими юными спартанками…

Евгений Венедиктович поерзал в своем кресле, вспоминая короткую дискуссию с Машенькой. Хорошо, что она этого не услышала. Да, надо в некоторой степени пересмотреть свои мысли и выводы относительно постулатов Домостроя. Они ведь не могут быть незыблемыми, и людям и правилам свойственно изменяться под воздействием природы и течением времени, которое… — одернул сам себя — не время предаваться рассуждениям! Только бы не подвела Машенька!

Старшая опять уловила настроение мужа и легко положила пальцы, затянутые в кружева перчатки, на его руку:

— Я уверена, что Машенька будет лучшей…

Он благодарно кивнул. Хотя Машенька старшая вовсе не была уверена в том, что сейчас сказала — ее смущали крепкие дочки купца, которым, кажется и плеть нипочем будет, и особенно — дочка Гр-вых. Фигурой схожая с Машенькой, эта девица вчера напросилась на конюшню, где по какой-то вине драли двух крепостных девок — сама не участвовала, но Машенька видела, как нервно раздувались ее тонкие ноздри, как мяла она перчатки в руках и как… Нет, скорее всего, она не собиралась заменять мрачного мужика с пуком розог, скорее, представляла себя на месте воющей на лавке девки. Именно это и обеспокоило Машеньку-старшую: не факт, что Машенька сумеет перетерпеть девушку, которая так страстно желает лечь на скамью… За Машенькой такого не замечалось — она была послушна, умна, терпелива, полностью понимала и принимала постулаты домашнего воспитания, но сама на скамью и под розги не спешила и не просилась.

Всего их собралось больше дюжины — причем особое волнение испытывали восемь семейных или почти семейных пар, из которых на своеобразное ристалище должны были выйти восемь девушек. Это было больше, чем всегда — насколько Евгению Венедиктовичу было известно, в прошлом году было шестеро. Но даже тогда, по словам Пал Платоныча, определить лучшую оказалось очень нелегко — внимание, знаете ли, рассеяно… Одна лучше другой, воспитатели с ритма все равно сбиваются, девочки в движеньях, в голосах стоны и слезки, лавочки поскрыпывают, розочки посвистывают… ну вы меня понимаете… как тут углядеть за всем и всеми, как определить…

Вот потому мудрый Нил Евграфович и решил на сей раз сделать действо двукратным — по четыре за один раз. Соратники охотно поддержали новшество, хотя сразу же возник вопрос — победивших ведь будет теперь будет двое! Не устраивать же им все заново — и так испытание предстоит не просто суровое, а очень даже можно сказать строгое… При проявленном упорстве девиц (а таковое неизбежно будет, и никто из собравшихся не может судить иначе, как заранее не убеждаясь в полном понимании наших воспитанниц, что надо очень постараться!) устраивать повторное — это уже слишком!

С этим согласились все, а Нил Евграфович торжественно водрузил на изящный столик два не менее изящных серебряных венка: для лучших и достойнейших. Кто-то переглянулся, и Нил Евграфович сразу пояснил:

— Да, друзья мои, венки на сей раз не золотые. Почему бы нам не устранить возникшее препятствие с двумя лучшими красавицами путем отдельного спора между ними — ну скажем, через пару-тройку месяцев? И тогда…

Снова мановение пальца, и неподвижная статуя слуги, ожив, поверх двух серебряных возложила золотой венок, искрящийся камешками…

Купец аж крякнул, тихо загудели соратники — щедрость Нила Евграфовича превзошла все возможное!

Конечно, и это предложение было принято. Евгений Венедиктович, да и многие другие, отказался от бурного проявления эмоций — конечно, не в венке ведь дело, хотя и стоит он очень больших денег! Здесь собрались те, кто понимает Идею, которая неизмеримо выше земных благ или богатств.

Почти прочитав его мысль, в том же духе на правах хозяина высказался и Пал Платоныч, поддержанный и графиней Р., и прибалтийским баронетом. Остальные, к вящему удовольствию Нила Евграфовича, дружно поддержали высказавшихся. Принято! Но не ради золота, а ради того, о чем сказано выше!

х х х