Долгий сон

А вот и они! Серебряно пропел колокольчик, медленно и с достоинством открылись высокие створки дверей. (Вчера, кстати, прутья пробовали как раз на той девке, которая никак не могла научиться раскрывать их медленно и плавно, не распахивая, словно скрипучку в своей замшелой бане! Наука ей пошла впрок — все было спокойно, торжественно и истово. Так, как и заведено в догматах Домостроя).

Первой, вскинув голову и пряча за высокомерным прищуром глаз нервный стыд первого «выхода в свет», вступила юная графиня Наталья. На ее голове красовался свитый из крупных ромашек венок — и это было единственной одеждой девушки. Это же касалось и всех остальных — по одной проходя в зал, они сдержанным поклоном приветствовали собравшихся. Заметно было, что с некоторым напряжением держали руки — прикрываться считалось непозволительной глупостью, а изысков вроде скрещенных над головой рук тоже не признавалось.

Молодец, Машенька! Ровно отмеренная доза стыдливого румянца, не опущенная, но и не заносчиво вскинутая голова. Молодец, ну что тут скажешь! Некоторое облегчение в позах замерших девушек случилось лишь тогда, когда по знаку Отца отцов Домостроя они сняли свои ромашковые венки, передавая их назначенным экзекуторам. Тем принимали венки, по-отечески целовали девушек в губы и, поддерживая под локоток, помогали улечься на скользкой лавке.

Скамьи стояли слегка наискось, чтобы собравшиеся могли видеть девушек не сзади или спереди, с головы, а во всей красе. Уложив своих «воспитанниц», все четверо по той же традиции подошли за отеческим благословением к Нилу Евграфовичу. Пока тот торжественно бубнил что-то приличествующее случаю, назначенные в помощь девки — те, что мылили лавки и готовили розги — помогали девушкам ровнее лечь на скамьях. Когда Машенька приподняла голову, то сразу узнала свою вчерашнюю собеседницу — девку на озере. Та, наклонившись пониже и делая вид, что прибирает с Машенькой спины волосы, скороговоркой, почти не разжимая губ, прошептала:

— Задом от розги не уходи, наоборот ближе к секущему дрыгайся. Края у лавки шире, чем твой зад, прут быстрей на конце ломиться будет… И пузо не напрягай — с мыла скользнешь ненароком…

Выпрямилась, и вовремя — ободренные напутствием, воспитатели уже возвращались к лавкам. Машенька лежала так, что даже приподняв голову, могла только краем глаза видеть Евгения Венедиктовича и маменьку. Она не знала, лучше это или хуже… Где-то отдаленно мелькала мысль, что она уже прошла самые трудные шаги в полной наготе, с одним только веночком, что уже не так стыдно лежать, выставив на обозрение только лишь спину и бедра, что сейчас нужно думать только о том, чтобы не свалиться с этого противного мыла, чтобы не «запеть» под розгой при первом же ударе, чтобы…

Ой, сколько было всяких «чтобы!» Перебирая их в уме, почти и не заметила, как разом притихли собравшиеся, как выбрали из кадушек по три прута экзекуторы. Сложили в розгу, стряхнули капли кваса на замершие в напряженном ожидании тела девушек.

Не поднимая головы, спрятанной между вытянутых вперед рук, Машенька все-таки не стала зажмуриваться. Она хотела быть в полной готовности — и успела заметить, как… нет, взмаха прутьев над собой не видела. Просто краем глаза — как сжался левый кулак дядюшки Григория на ромашковом венке.

И вслед за этим такая уже знакомая, такая привычная и такая огненная боль прочертила голое тело…

2. Серебряный венок

Не поднимая головы, спрятанной между вытянутых вперед рук, Машенька все-таки не стала зажмуриваться…

Не только потому, что уже давно именно так, с открытыми глазами, приучила себя преодолевать страх первой, всегда самой жгучей и острой розги. И не потому, что последнее время стала ловить и даже как-то продлевать, растягивать эту волнительную секундочку ожидания, когда… Когда тянущая, сладкая и зовущая пустота вдруг возникала где-то внизу живота, растекалась по телу, заставляя чувствовать все-все: и гладкое дерево скамьи под животом и грудями, и ожидающее напряжение ног, и готовые к судороге ягодицы и даже пряди волос, волной скатившиеся со спины на одну сторону тела и лавки…