Долго еще до вечера?

— Вы должны впустить меня! Вы не можете задержать меня! Я должен! Нельзя! Невозможно?! Я должен!

Палец-вахтер пропустил меня, лишь бы отвязаться.

Я спустился на несколько ступенек и очутился в большом зале, где стояли десятки стульев и на каждом стуле — малютки, похожие на Большепала и Мизинпала. Их я тоже заметил: они сидели в первом ряду. Я нашел свободное место в глубине зала и сел.

Вскоре за столом появился председатель конференции.

Он стал говорить и говорил, говорил очень долго, но я и на этот раз перескажу вам только самое интересное.

— Разрешите открыть конференцию горемычных пальцев, — сказал он. — Мы собрались здесь, всякие горемычные пальцы, которых держат во рту, пачкают чернилами, суют в банки с вареньем, не моют целыми днями… Я сам — горемычный палец, из тех пальцев, которыми пользуются, чтобы показывать кукиш, — ужасно некрасивый обычай, о котором, я не сомневаюсь, вы слышали. Мы собрались здесь, чтобы обсудить, посоветоваться и принять решение, как нам быть отныне и впредь… Кто желает взять слово?

Поднялся палец из середины зала. Я уже не помню, как он выглядел. Сначала он говорил о тяжкой доле сидящих в зале пальцев, а потом о себе.

— Моя жизнь, может, хуже всех. Мне стыдно сказать, но меня… Меня… Нет, мне стыдно…

Председатель подбодрил его:

— Говори все, что у тебя на душе. Мы в своем кругу. Что с тобой делают?

— Меня держат в носу!

По залу прокатился тяжелый, гнетущий ропот.

— Какой ужас! — сказал один палец.

— Это неслыханно! — добавил другой.

— Страшно! Ужасно! Чудовищно!

Когда ропот смолк, палец продолжал:

— Да, это правда, вот какой позор приходится мне терпеть. Но я больше не желаю терпеть! Я не вернусь назад, вот к какому решению я пришел!

— И мы не вернемся! — со всех концов раздались голоса.

— Тихо! Тихо! Кто просит слова?

Поднялся Большепал.

Увидев его, я встрепенулся, и сердце у меня сильно-сильно забилось.

— Я — Большепал, и меня, к моему стыду, держат во рту. Мне было трудно решиться уйти. Я все ждал, может, Александру все-таки отвыкнет сосать меня. Но ждал напрасно. Тогда я ушел. Не пропаду! Я довольно крепок и не боюсь работы. Я готов делать все, что хотите: нажимать на клавиши рояля или пишущей машинки, нанизывать шерстяные петли на спицы… Словом, готов делать любое. Лишь бы меня не держали во рту.

Я в глубине зала чуть не свалился со стула. Я думал об Александру: «Вот до чего дожил! Его имя произносят с презрением. И где? На таком важном собрании, как конференция горемычных пальцев! А я, его отец, сгораю от стыда»!

Между тем высказались и другие пальцы. Каждый рассказал про свою горемычную жизнь, и все решительно заявили, что не хотят возвращаться домой. (Печальная история двух пальцев правой руки одного школьника, который поминутно поднимал их, вытягивая руку над головами одноклассников и крича: «Я знаю! Я знаю!», потрясла меня больше всех, я даже не мог сдержать слез…)

Представьте себя на моем месте. Что бы вы сделали? Как бы отговорили их от такого решения? Как? Скажите же, как?

Я ломал себе голову, думал, но ничего не придумал. И все же я просто не мог, не имел права допустить такое несчастье.

И я попросил слова.

Председатель посмотрел на меня, как на привидение.

— Как вы попали сюда?

Я в нескольких словах рассказал все как есть. Рассказал всему залу, без всякой утайки.

— И что вы хотите? — спросил председатель.

— Хочу говорить.

— Говорите.

Я был взволнован, крайне взволнован, но старался владеть собой.

— Дорогие пальцы! — начал я. — Я слушал ваши выступления и признаю: вы правы. Я понимаю ваши беды и страдания. Но убедительно прошу вас не торопиться с решением. Подумайте о мальчиках и девочках, которых вы покинули!

— А они о нас думают? — крикнул кто-то.

— Они о нас думают? Думают? Да? — набросился на меня весь зал.

— Может, они не понимают… Может — тут я замолчал, потому что не знал, что сказать.

В зале установилась глубокая тишина. Пальцы смотрели на меня, я — на них. Они молчали. Я тоже молчал.

Внезапно у меня мелькнула спасительная идея. Я опять заговорил, быстро и горячо.

— Не уходите! Вернитесь домой! Я напишу мальчикам и девочкам, чтобы они обращались с вами как следует. Даю честное слово, что напишу, сегодня же напишу, и все будет хорошо. Я возьму на поруки всех детей. Я в них очень верю! Послушайте меня! Не уходите! Вернитесь! Можете мне в глаза наплевать, если все не наладится.

Такой речи, должен признаться, я давно не держал, примерно с третьего класса, когда хотел убедить соседа по парте отдать мне свой ножичек с пятью лезвиями в обмен на мою коробочку с мухой — и был страшно удивлен, что тот не согласился… Но сейчас моя речь дала желаемый результат. Пальцы немного посовещались и решили вернуться домой, но сначала предупредили меня:

— Смотри, ты дал честное слово!

— Ты взял детей на поруки!

Я еще раз заверил их, что все будет в порядке. Когда они разошлись, я сел за председательский стол и написал вот это письмо:

ВСЕМ, ВСЕМ ДЕВОЧКАМ И МАЛЬЧИКАМ, КОТОРЫЕ ДЕРЖАТ ПАЛЬЦЫ ВО РТУ, ПАЧКАЮТ ИХ ЧЕРНИЛАМИ, СУЮТ В БАНКИ С ВАРЕНЬЕМ, ЗАСОВЫВАЮТ — ИЗВИНЯЮСЬ! — В НОС И ТАК ДАЛЕЕ И ТАК ДАЛЕЕ!