Долго и счастливо? (СИ)

Я вспоминаю, как Шарлотта с моей сумкой в руках, неслась вниз по улице, а ее полосатые перчатки на резинках колыхались в такт ее шагам. Как она пичужкой трепыхалась у меня в объятиях, боясь, что ее лишат единственной ценности — свободы. Мне казалось, что я нашла ключ к сердцу этого маленького дикого зверька, и я, как предрекал Экзюпери, почувствовала ответственность за ту, кого приручила. Разве не я была инициатором всего? Разве не я сама привела ее на фабрику, впустила в свою жизнь в надежде заполнить брешь в собственном сердце? Неужели все это было подстроено Франческой и ее родней? Все, вплоть до истории о погибших родителях, в которой я ни на минуту не усомнилась? Выходит, на моих чувствах сыграли мелодию, и сыграли так искусно, что… что я до сих пор не могу смириться.

Этого не может быть.

Шарлотта никогда не была несчастной беглянкой. Она не нуждалась во мне, в моей заботе и опеке, в моей любви. Она играла свою роль. Десятилетний ребенок обвел меня вокруг пальца.

Этого не может быть?

И мне не легче от осознания того, что Скварчалупи не безгрешна. Что задолго до ее появления на фабрике она плела интриги и строила козни, и ее псевдоискренность и живость скрывают океан лжи и притворства, в котором нет ничего живого. Мне не легче, потому что меня не просто оставили обманутой: мне написали сценарий, который я блестяще отыграла до последней строчки. Я — лишь персонаж чужого романа.

И я совершила ужасный проступок. Непростительный, по меркам Вонки.

Я уже знаю, каким будет мой следующий шаг. Мне нужны объяснения, нужно, чтобы велеречивая личина Франчески наконец спала с нее. Я хочу увидеть ее настоящий лик. Лик, на который я смогу обратить свою ненависть, не к моей чести поселившуюся у меня в душе. Как сложно было ненавидеть Франческу раньше: я ей завидовала и презирала себя за эти чувства. Она была хорошей, я была плохой. На ее стороне была правда, на моей — иррациональная злоба. Теперь произошла рокировка, теперь все иначе. Теперь ненавидеть ее легко, теперь у меня почти есть право на это, теперь я — белый ферзь на шахматной доске… Или все же черная пешка?

— Дорис, Франческа здесь?

— Да, мисс Элизабет. Синьорина Скварчалупи в Воздушном Цехе.

Голос Дорис звучит игриво, и хотя для этого может существовать миллион причин, я, как и всякий неуверенный в себе эгоцентрик, связываю это с собой. Дорис все знает. Знает и надо мной измывается. Знает и тихо трепещет в ожидании моего провала.

Воздушный цех — это побочный цех, где суфле, зефиру и пастиле придают особую нежность текстуры, делая их «воздушными». Здесь я не была ни разу, но хотя вовсе не рассчитываю обнаружить цех в традиционном понимании этого слова (интересно, на фабрике есть хотя бы один цех в традиционном понимании этого слова?), все же удивляюсь, обнаружив танцевальный класс, вдоль стенки которого тянутся двойные поручни балетного станка. Над классом с потолка спускаются ветви, унизанные пухлыми кремовыми и нежно-розовыми плодами. У станка растягивается Франческа. Ее узкокостное тело облегают черный купальник и черное трико, делая Франческу болезненно хрупкой, так что кажется, можно пересчитать все ее косточки. Шелковистые волосы стянуты в узелок и спрятаны под сеточку.

Франческа оборачивается на звук и ее лицо начинает светиться притворной радостью:

— А, Элизабетта! — но потом, словно что-то вспомнив, она поспешно меняет широкую улыбку на иронично приподнятый уголок рта. — Вы же были в Плессингтоне, да?

Я отвечаю ей молчаливым кивком. И немым укором. Что еще ты мне скажешь? Что еще ты можешь сказать?

— Не стойте в дверях, вы создаете сквозняк — идите сюда. Вы пришли сюда за правдой, Элизабетта, за разъяснениями, и как всегда, идя на поводу эмоций, не включили логику. Будь я на вашем месте, в кармане бы держала включенный диктофон, и, воспользовавшись вашей… уфф… — она кладет ногу на станок и пластично наклоняется вперед, касаясь ее животом, — словоохотливостью, выбила бы из вас признание и пошла бы с ним в полицию. Но я больше чем уверена, что у вас нет диктофона.

Франческа выглядит и говорит так, словно ждала моего визита. Словно продумала свою речь загодя и сейчас паясничает, наслаждаясь производимым эффектом. Меня не отпускает ощущение фальши происходящего, внутри меня клокочет ярость, но еще глубже, и в этом не просто признаться, мною владеет страх.

— Смотрите, как забавно, Элизабетта. Мне всегда казалось, что вы чем-то похожи на монашку, и сейчас я собираюсь вам исповедаться. Я могла бы этого не делать, конечно, ведь я вовсе не задолжала вам объяснения, но я этого хочу. Я хочу, чтобы вы посмотрели на ситуацию моими глазами и перестали считать меня дьяволом во плоти. Ума не приложу, почему для меня это так важно.

Договорив этот пассаж, Франческа подворачивает стопу опорной ноги и двигает вторую ногу по станку, задействуя мышцы внутренней поверхности бедра.

То, как она равнодушно вершит мою судьбу, не прекращая заниматься своими делами, приводит меня в исступление. Я сглатываю слюну и медленно считаю от десяти до одного. Спокойно, Элизабет. Спокойно. Пожалуйста.