Долго и счастливо? (СИ)

Словно услышав мои мысли, Франческа благосклонно становится на обе ноги и спиной прислоняется к станку.

- Вы верите в любовь, Элизабетта? - она жадно вперивает в меня свои темные мерцающие глаза, показывая, что это был не риторический вопрос. Я отвечаю сухим кивком.

- И вы думаете, что вы ее знаете. Но… это не так. Нет, Элизабетта, любовь другая. Любовь – это когда вы можете ради другого человека пойти против себя и против Бога, допустить ад как свою загробную карьеру ради того, чтобы другой испытал рай при жизни, - выдержав паузу, она кивает, горько улыбаясь. - Словоблудие, скажете вы. Нет уж, поверьте, я ради своей любви сделала несравнимо больше, чем сделали вы и сделаете за всю оставшуюся жизнь. Я не хочу рассказывать вам все, это слишком личное, но намечу детали. Много лет назад, когда я была юна и невинна, судьба закинула меня в ваш городишко. История печальна и стара как мир. Тирания матери вынудила меня бежать из дома и искать пристанища у двоюродной тетки. Я была анорексичкой, подавленной любовной и профессиональной неудачей. Глупенькой подающей надежды моделькой, которую подвинули в сторону и которая совсем перестала есть. Тетка меня не третировала, она заведовала детским приютом и ей совсем не было до меня дела, но мама… Все свои неосуществленные желания она проецировала на меня, в ее мечтах я кривлялась перед фотографами и гарцевала по подиуму в одежде от-кутюр, она не собиралась считаться с моими желаниями, она в упор не видела, что я гораздо умнее, что я хочу быть инженером, ученым, изобретателем, что я хочу создавать… Поэтому я решила ее… м-м… как же по-английски… прижучить? Да, прижучить. Я сказала, что домой не вернусь, моделью не буду, и демонстративно съела полторта с заварным кремом на ее глазах. В качестве протеста я нашла себе работу на шоколадной фабрике, - Франческа делает выразительную паузу. – Этой фабрике. Это не было серьезно, но чего только не сделаешь, чтобы досадить матери. К моему нескончаемому удивлению, моя жизнь стала чудесной. Я излечилась от анорексии, поправилась на двадцать килограммов и совсем забыла о своем разбитом сердце. Моя жизнь никогда не была столь прекрасной прежде. Но фабрика переживала нелегкие времена. Шпионы. И что еще хуже, Роберто Моретти. Я обещала мистеру Вонке взять Моретти на себя, а ему посоветовала позаботиться о шпионах. Я вернулась в Италию, где приступила к своей миссии. Я сотворила невозможное, Элизабетта, и то, что я сделала, навеки меня изменило.

- Убили его, - впервые подаю голос я, глядя в пол. Я как будто бы знала об этом, но до конца никогда не верила. В моей реальности не было убийц и убитых, здесь люди умирали от старости, болезни и несчастного случая. Но черный мир Скварчалупи уже смыкался у меня за спиной.

- Что значит “убила”, Элизабетта? У старого сатира было больное сердце. Я просто ускорила его кончину.

- Каких-то полдня назад в гневной тираде вы слезно пытались убедить меня, что любили Моретти.

Закусив нижнюю губу, Франческа неловко пожимает плечами:

- Может, и любила по-своему. Роберто был сильным, незаурядным. Я его уважала. Но я всегда помнила, ради чего я все это затеяла. Моей истинной любовью был не Роберто, она ждала меня за много миль от дома. И какого, только представьте себе, какого мне было, после всех терний и слез, после стариковской похоти, после его трупа на моих коленях, обнаружить здесь, в месте, которое принадлежит мне по праву, вас? Еще эту чертову семейку, но с ними позже. Главное - вы, Элизабетта! – впервые вскрикивает она, в бессильной ярости шлепнув рукой по поручню станка. – Надеюсь, теперь вы понимаете, почему несмотря на всю симпатию к вам, мне пришлось вас уничтожить. Заметьте, я выбрала гуманный способ: ни вы, ни ваш плод не пострадали. И не пострадают, если вы сделаете то, что должны, - отчетливо добавляет она, буравя меня ледяным взглядом.

Меня бросает в холодный пот, я испуганно отступаю назад. “Ни вы, ни ваш плод не пострадали”. То, как она это произнесла, наводит на мысли о душевной болезни, а вся ее история словно призвана показать, как сильно она старалась быть человечной по отношению ко мне и как сильно это противно ее натуре. Я вспоминаю разговор Франчески и Вонки, подслушанный мной из лакричного куста. Теперь наконец все обрело смысл. Смысл, который оказался куда страшнее, чем все мои фантазии вместе взятые.

Франческа истерично всхлипывает и прикрывает рот рукой, не сводя с меня смеющихся глаз. Если сейчас она впервые перестала играть, то то, как она говорит и выглядит, открывает мне жуткую истину: она безумна. И оттого куда опасней, чем казалась мне вначале.