Долгое дело

Из дневника следователя. Рядом со мной живет семидесятилетний пенсионер, которого непонятно зачем отправили на пенсию: он бегает, что-то носит, что-то сверлит, кого-то навещает… Ему известно все на свете. Вчера остановил меня и почти час рассказывал, чем он занимался в жизни: от преподавания до водолазных работ, от дрессировки овчарок до ремонта воздушных шаров…

— Скажите, а смысл жизни вы искали? — спросил я, потому что кого и спрашивать, как не семидесятилетних.

— На Марсе?

— Нет, на Земле.

— Смысл жизни… кого?

— Себя, нас, всех…

— А-а, смысл жизни в этом смысле, — усмехнулся он. — Некогда было.

— А вы бы в свободное от работы время.

Максим Николаевич Иванцов, молодой ученый, опять перечеркнул фразу. Их, перечеркнутых, уже набралось полстраницы — великие писатели творили чище. Иванцов начал морщиться, потому что сочинял не научную статью, не доклад и не докторскую диссертацию, а тезисы популярной лекции для клуба здоровья на тему «Берегите нервы!». Видимо, начать стоило с главной мысли, ради чего и затевалась лекция. А там пойдет.

Иванцов взял чистый лист бумаги и написал: «Владеть своими нервами можно научиться так же, как, скажем, владеем мы своими собственными руками. Примеры». Он подумал — зачеркивать ли? — все же оставил и вписал следующий тезис: «Более половины тяжелых стрессов случается из-за пустяков. Примеры». Третий тезис лег на бумагу как-то сам, не придумываясь: «Стресс — это защита организма от неблагоприятных ситуаций. Но мы поставим вопрос иначе: защитим свой организм от стрессов! Примеры».

Лаборантка Верочка приоткрыла дверь ровно на столько, чтобы в щель пролез громадный парик, который на маленькой головке выглядел кавказской папахой.

— Максим Николаевич, вас к телефону.

— Жена?

— Нет. Но женщина.

Он махнул авторучкой:

— Скажите, что занят. У меня через час лекция.

Верочка с готовностью пропала. Иванцов склонился к бумаге — тезисы пошли легко: «Мы умеем беречь время, деньги, электроэнергию, ботинки… Мы даже умеем беречь сердце, печень, желудок… Но мы не умеем беречь нервы! Примеры».

Дверь опять приоткрылась. Теперь кудлатая папаха-парик втянула и худенькую фигурку.

— Максим Николаевич, она говорит, что вы ждете ее звонка.

— Жду? Не помню…

Иванцов чуть помедлил, оказавшись меж двух желаний: записать новый тезис или сразу пойти к телефону. И все-таки поднялся. Возможно, кого-нибудь и просил позвонить…

Взяв трубку, он хотел сказать «Алло!» или «Да!», но ничего не сказал, удивившись тяжелому и торопливому дыханию на том конце провода. Так мог дышать только мужчина. Или женщина, пробежавшая дистанцию.

— Что же вы молчите? — спросила трубка все-таки женским, низким и сочным голосом, каким в опере поют мамаши, няни и бабушки.

— Я слушаю вас, — недовольно ответил Иванцов, словно его поймали за подслушиванием.

— Максим Николаевич Иванцов?

— Да. А вы кто?

— Это неважно.

— То есть как неважно? — удивился он.

— Вы меня не знаете. Я живу рядом с вашим домом.

— И все-таки вам лучше назваться.

— Максим Николаевич, время дорого, а мы разводим антимонии…

— Чего вы от меня хотите? — перебил Иванцов.

— Сделать сообщение…

— Чтобы сделать научное сообщение, уважаемая незнакомка… — опять перебил он, но и его тут же перебили:

— Сообщение ненаучное, Максим Николаевич.

— А какое же?

— Анонимное. Только что в вашу квартиру вошел мужчина.

— Вор, что ли?

— Он вошел вместе с вашей женой Людмилой.

Иванцов замолчал. Начиная разговор с незнакомкой, он подсознательно допускал, кем она могла быть: референтом из головного института, соискательницей, матерью студента, забытой сокурсницей, в конце концов, знакомой, которая решила его разыграть. А этой женщины не допускало даже подсознание.

— Мало ли у жены знакомых, — невнятно предположил он.

— Знакомый в чине капитана. Кстати, она с ним встречалась и на прошлой неделе.

Среди военных ни друзей, ни родственников у них не было.

— А зачем вы это мне сообщаете? — наконец нашелся Иванцов; он решил, что все-таки нашелся.

А кому же сообщать? Не в милицию же.

Она усмехнулась: Иванцов это понял по особому, какому-то булькающему тембру, словно ее голос пропустили сквозь воду.

— Это не ваше дело! — сказал он решительно, зная, что ему надо бы положить трубку или обругать ее; нет, лучше пристыдить; нет, все-таки лучше бросить трубку на аппарат так, чтобы треск ударил по ее огромным — конечно, огромным, как у всех анонимщиков, — ушам.

— Конечно, не мое, — спокойно согласилась она. — Но вы еще молоды, Максим Николаевич. Запомните, легче придавить искру, чем тушить пожар.

И она положила трубку. Трубку положила все-таки она. Он еще держал, теперь уж боясь с ней расстаться, — ведь стоит опустить ее на аппарат как нужно что-то предпринимать.

— Неприятность?

Верочка внимательно смотрела на него своими маленькими глазками, а может быть, и не маленькими, — под таким париком все мельчало.

— Нет-нет, — ответил он и осторожно положил трубку, словно это была не мембрана, спрятанная в пластмассу, а что-нибудь живое. Например, ухо. Почему ухо? Уж тогда глаз, — ведь она подсматривала.