Долгое дело

— Эту книгу, Сергей Георгиевич, нельзя прочесть. Но ее содержание вы знаете назубок.

И вручил.

Сначала пальцы Рябинина ощутили холод и почти литую твердь. Затем на них легла некнижная тяжесть. И уж тогда глаза поняли, что у него в руке каменная книга — обложка из волнистой сургучной яшмы, родонитовый корешок и белая середина спрессованных страниц из полосчатого кварцита. Крупные золотые буквы секли мягкие волны яшмы: «Уголовный кодекс РСФСР».

— Хотите что-нибудь сказать? — спросил Юрий Артемьевич.

Рябинин хотел сказать. Он уже знал, что переполнен тем, о чем хочет сказать. Но эта переполненность была той силы, которая может выплеснуть слова пролитым фонтаном, как только что пробуренная скважина. Эти слова — не идущие для большого собрания, да и к этому кабинету не идущие, теснили друг друга, пытаясь вырваться. И вырвались в тот момент, когда в сознании мелькнули его дневниковые записи о забывших друзьях.

— Дурак я, — сказал Рябинин, собираясь еще объяснить, почему он дурак.

— Очень хорошо, — обрадовался подполковник. — Это самая умная и краткая речь, когда-либо слышанная мною.

— Товарищи, чествование закончилось, — объявил прокурор уже под шумок заходивших стульев.

— Нет, не закончилось, — почти тихо сказал Рябинин, но стулья его услышали и выжидательно уперлись ножками в пол. — Вечером прошу всех ко мне…

— И придем, — отозвался над ухом Петельников.

Из дневника следователя. Я не знал, что моя двухкомнатная малогабаритная квартира может вместить столько народу. Я не знал, что мой день рождения превратится в праздник. Я не знал, что моя Лида может быть душой общества. И самое главное — я даже не подозревал, что у меня столько друзей.

Мне сорок. Я замечаю, что у меня меньше стало желаний. Мне уже редко хочется мороженого, я уже не бегу в кино, меня уже не тянет купаться в августе… И не знаю, полетел бы я в космос, предложи мне ракету. Стареть это утрачивать желания, и поэтому с годами все меньше остается удовольствий. И видимо, в глубокой старости наступает то страшное время, когда человеку ничего не хочется — ну ничегошеньки! Но и в это страшное время у него остается одно вечное желание, на которое всегда не хватает жизни, — общаться с человеком, единомышленником, другом…