Долгое дело

— Э, есть любовь, которую ждут. Так сказать, жданная. «Пора пришла, она влюбилась». Эта любовь приходит со своим возрастом, как поспевают в свое время огурцы в парнике. Так вот это не любовь — это томление тела, это секс, который имеет к любви такое же отношение, как летающая тарелка к тарелке суповой. Ради этого жениться…

Рэм Федорович пожал острыми плечами и выпятил колышек бородки.

— Больше никакой любви нет? — тихо спросил Рябинин.

— Есть вторая любовь — нежданная, которая как гром с ясного неба. Как болезнь, как кирпич по голове. Она не смотрит ни на возраст, ни на время года, ни на какой здравый смысл. Вот это и есть любовь настоящая. Но она меня обошла, посему и холост.

— Значит, есть любовь жданная и любовь нежданная?

Рэм Федорович кивнул и понес к губам третью чашку. И вздрогнул, плеснув кофе на колени…

Рябинин хохотал. Он смеялся громко, долго, откинувшись на спинку кресла и придерживая очки. Лицо покраснело — казалось, смех не давал ему дышать.

— Сергей!

— А? — Рябинин смолк мгновенно, словно и не смеялся, а был в гипнотическом сне.

— Дать тебе водки?

— Ты, ты романтик, а не я. Нежданная любовь…

Он встал и пошел к двери. Гостинщикова как подкинуло — он выскочил в переднюю и заступил Рябинину дорогу.

— Я обещал не задавать тебе вопросов, но бросать тебя на произвол судьбы я не обещал.

— Запомни, Рэм Федорович: никакой любви нет — ни жданной, ни нежданной.

— Запомню, но ты у меня ночуешь.

— Я ж к тебе по делу, — вспомнил Рябинин.

Он вернулся в комнату, сел в свое кресло и глянул в пустую чашку. Геолог мгновенно наполнил ее потемневшим чаем.

— Рэм Федорович, в вашем институте есть Храмин…

— Начальник отдела, без пяти минут доктор.

— Кто он?

— Много работает, старается, не пьет, женат, галантен…

— Кто он? — перебил Рябинин.

— Сундук в костюме.

Гостинщикову показалось, что Рябинин хочет еще что-то спросить или узнать.

— Мне к нему зайти?

— Зайди, — оживился Рябинин, — зайди и тихонько спроси: «Скажите, который час?»

Из дневника следователя. Воскресенье. Я бродил за городом без дорог и направлений. Вышел на брошенную туристскую стоянку. Вкопанный столик, соль в туеске, на пне лесовик из шишек…

Мне теперь нравятся брошенные стоянки, голые пляжи, бытые дороги, пустые дома, обезлюдевшие улицы, заколоченные дачи, опустевшие перроны…

Добровольная исповедь. После школы я пошла в медицинский институт. Разумеется, при помощи отца. Он взял племянника декана в свою контору. Разумеется, при помощи матери. Она презентовала жене декана одну из своих севрских ваз.

Молодость, дерзания, труд, стройки… А я вам скажу, что теперь в городе растет особое поколение — под звон гитар, под звук магнитофонов, под свет телевизоров… Какое поколение?

Пошел мальчишка в школу, а родители стараются: репетиторы, подарочки учителям, выбивание оценок… Ну ничего, в институте ему будет трудно. Пошел он в институт — родители устроили, связи наладили, распределение обеспечили. Ну ничего, на работе ему, маменькиному сынку, будет трудно. И на работу родители определили — в городе, рядом с домом, к приятелю в контору. Ну, ничего, женится, пойдут дети — будет ему трудно. Женился, пошли дети. Родители купили квартиру, обставили мебелью, денег подбрасывают, внуков нянчат… И так этот сынок живет до пенсии…

Ну, мне еще до пенсии далеко.

Лида нажимала пальцем осветительное зеркало, вертела предметный столик и ладонью гладила тубус. Машинально, бессмысленно. И так весь день.

Она не понимала… К страшному открытию, что ее не любит муж, вдруг прибавилось другое, еще более жуткое. Оно мелькнуло тогда в парке, но Лида его не приняла, отогнав испугом. Оно… Что оно? Открытие? Не открытие, а то, что было за ним, — иссушающее чувство злости… Нет, еще хуже — чувство ненависти к Рябинину. Ненависти к кому ж? К Сергею?

Она убрала микроскоп и протяжно вздохнула. В огромном кабинете других минералогов не было. Полевой сезон.