Долгое дело

Рябинин стремительно обернулся, успев в миг, необходимый для поворота головы, догадаться, что он сейчас вздрогнет от неожиданности, и в этот же миг успев решить, что ему нужно сделать, чтобы испуг прошел незамеченным. Рябинин стремительно обернулся — вздрогнул очками и схватил ручку одновременно. И пока осознал виденное — секунду, две? — его сознание в четкой последовательности, но как-то разом сумело отвергнуть два предположения об увиденном… Ворона, посреди кабинета стояла гигантская ворона… Посреди кабинета стояла жуткая, неизвестная ему женщина… И наконец-то…

Посреди кабинета стояла Калязина.

В длинном темном платье, свободно ниспадающем до пола. На груди тянутым эллипсом висела грубая цепочка из серого тусклого металла. Голова запеленована жгуче-черной повязкой, как чалмой. Губы накрашены чем-то темно-коричневым… Есть ли такая помада? И видимо, темная краска втерта в щеки, отчего они лоснились сухим и мрачным блеском. Чем же от нее должно пахнуть — антидухами?

Рябинин ждал, что Калязина явится к нему другой, подобающей ее новой роли, да одной и той же она никогда и не бывала. Но играть так дешево…

— Садитесь. — Он бросил карандаш в пластмассовый стакан.

— Вы меня вызвали поговорить о парапсихологии? — спросила она гортанным, незнакомым ему голосом.

— Нет.

— Может быть, о парапсихиатрии?

— Нет.

— А о парабиологии?

— Нет.

— О парасоциологии?

Он промолчал.

— О параграфологии?

— Я тоже могу…

— Что вы можете? — Она подняла черный, разъедающий взгляд.

— Прибавлять к разным понятиям словечко «пара».

— Я не только прибавляю, но и хорошо знаю их смысл.

— Ну, к примеру, что значит параграфология?

— Проникновение в подсознание личности через его почерк.

— Ага. А парапсихиатрия?

— Постижение мотивов поведения, которые мы не осознаем.

— Мне бы ваши мотивы постичь, — усмехнулся Рябинин.

— Поэтому вы берете лом, надеваете брезентовые рукавицы, кирзовые сапоги и входите в хрустальный домик?

— Хрустальный домик — это вы?

— Вернее, подходите к тончайшим пробиркам…

— В которых бурлит едкое варево, — опять усмехнулся Рябинин; много, нельзя столько усмехаться.

Из складок платья она выплеснула руки и закурила умело, по-мужски. Спичку, у которой обгорела лишь головка, положила не в пепельницу, а рядом, на край стола.

— Для вас истина без справочки недействительна.

— Да, я не легковерный.

— Поэтому мир для вас закрыт.

— Мир познается разумом.

— Мир познается прежде всего верой.

— Человечество верило тысячелетиями и жило во мраке, — возразил Рябинин, теряя мысль, потому что ее последние слова «мир познается верой» высекли другую, убегающую…

И промелькнуло, исчезая…

…Мир познается не только разумом, но и нашей интуицией…

Высеченная мысль вроде бы убежала не вся, оставив после себя что-то простое, определяемое.

— А интуиция — это не вера.

Калязина прищурилась, видимо уловив в его ответе некоторую нелогичность. Рябинин хотел объяснить, откуда взялась эта интуиция, но случайно глянул на ее обгоревшую спичку, которая вроде бы передвинулась сантиметров на пять. Лежала на самом углу, а теперь переместилась вдоль края стола. Калязина не двигала — она лишь изредка поднимала руку с сигаретой. Ветерком…

— Разве мои сеансы вас ни в чем не убедили? — почти вкрадчиво спросила она.

— Меня могут убедить только эксперименты.

— А вот ученые убедились.

— Они не ведут следствия по вашему делу.

— Не вижу связи…

— Аделаида Сергеевна, даже если вы на моих глазах испаритесь, я все равно вам не поверю, потому что вы мошенница, — решительно выложил он, скосившись на спичку.

Та еще передвинулась. Калязина ее не трогала — он следил. Ветерком?

— Почему же крупнейшие ученые интересовались парапсихологией?

— Какие?

— Бутлеров, Фламмарион, Ломброзо…

— Скорей всего, они были любознательны.

— А я что?

— Хотите таким способом избежать уголовной ответственности.

— Боже, как утилитарно.

— А возможно, великие ученые за вашей парапсихологией отдыхали душой.

Спичка двигалась, уже миновав стакан для карандашей. Рябинин не мог приметить самого хода — оттого ли, что она слишком медленно ползла, плохо ли он за ней следил, опасаясь быть замеченным. Калязина начала есть Рябинина познавательным взглядом: зачем вызвал? Но у него теперь появился один тайный интерес — как идет эта спичка и куда?

— А в телекинез верите? — вдруг спросила она.

— Это что?

— Перемещение предметов усилием вопи.

— Нет, — ответил он, незаметно, как ему казалось, скосив глаза на спичку.

— Зря, — снисходительно улыбнулась она, тоже посмотрев на нее, а потом на него — прямо, вызывающе.

Спичка плавно соскользнула на полсантиметра — теперь он увидел ее ход. Теперь он уже смотрел на спичку во все глаза, отбросив всякую маскировку. Нужно что-то сделать… Разгадать, уличить… Но растерянность лишила всего, кроме одного желания — схватить эту спичку. А дальше?

— И вы можете угадать любые мысли? — сделал он все-таки вид, что занят не спичкой, а разговором.

— По крайней мере, главные.

— И не ошибаетесь?