Долгое дело

Добровольная исповедь.

Рябинин пытается залезть в мою философию. Спросил бы прямо, я ведь не скрываю. Моя философия есть эгоизм. Может быть, вы шокированы? Может быть среди читающих мои излияния есть коллективисты, которые ближних любят больше себя?

Тогда ответьте мне… Чем вы меряете чужую боль? Своею. Чем меряете чужие трудности? Своими. Чем оцениваете чужой труд? Своим. Чем оцениваете чужую мораль? Своею. Что же получается? Коллективист-то вроде бога, в центре вселенной стоит и обо всём судит по себе. А разве это не эгоизм? — всё по себе-то? Но я спрошу ещё. Вы верите в идею? Конечно. Добавляю: и вас совершенно не интересуют другие идеи. Вы любите своё дело? Поглощены. Добавляю: и вам плевать, уродилась ли в колхозе картошка. Вы занимаетесь своим здоровьем? Закаляетесь и бегаете. Добавляю: и вам начхать на грипп, которым болеет полгорода. Вы любите свою жену? Обожаете. Добавляю: и всё для неё, а других хоть не будь…

Не парадокс ли? Идея, работа, здоровье, любовь… А на практике эгоизм идеи, работы здоровья и любви. Но никакого парадокса нет, — все мы эгоисты. Других людей нет и быть не может.

Следователю Рябинину.

Есть люди, которые щеголяют своим неверием ни в бога, ни в чёрта. К таким людям относилась и я. Помню, в детстве, в начале войны, огненная стрела упала за деревней, под обрыв. Мы бегали смотреть. И вот фашисты дошли только до этого обрыва, а дальше не смогли. Ну, это так.

У меня был сын, хорошо учился, бойкий. А в последнее время стала я замечать… Он и рассказал: видится ему женщина с белыми распущенными волосами. То в углу, то за дверью, то в окне. Идём как-то двором, а он и кричит: «Мама, вот она, вот». — «Сынок, да тут никого нет». — «Да вот же стоит». Горе моё…

Сын пошёл купаться и не вернулся. Упал под мост. Выходит, что видел он свою смертушку.

Уважаемая гражданка Вычужанина!

Скорее всего, у вашего сына было какое-то психическое расстройство. Видимо, оно порождало не только видение, но и привело к несчастному случаю.

Инспектор шёл меж загонов, поёживаясь от запаха. Бычки волновались мычали, постукивали копытами насупленно следили за ним. Заволнуешься — с родных-то ферм да на мясокомбинат.

Он остановился у изгороди. Бычок, а может быть, юная коровка просунула ноздреватую морду между реек и втянула воздух, словно решила засосать этого человека в светлом плаще. Инспектор непроизвольно похлопал по карману, хотя знал, что хлеба там нет. И вот этим бычкам Калязина внушала здравые мысли о пользе живого веса…

— Посторонним тут не зоопарк.

Сухой, натужный голос за спиной отвлёк инспектора.

— Я ищу бригадира.

— Он же не со скотиной стоит…

— А где? — улыбнулся инспектор.

— В данный обеденный час питается в столовой.

— Пойду искать. Какой он из себя?

— Обыкновенный, в человечьем обличии.

— Вы, случайно, в столовую не идёте?

— Зачем это?

— Питаться, а заодно представили бы меня Семёну Ивановичу Закаблуку.

— Эва! Закаблук-то я.

— Вы же сказали, что бригадир в столовой.

— Новый бригадир в столовой…

— Ясно. С вами, Семён Иванович, жена не заскучает.