Долгое дело

Рябинин поднял руку и показал, удивившись не тому, что эти люди здесь, что им понадобился Тургенев, что сейчас произойдёт непредвиденное, а тому, что его рука неподъемно отяжелела.

— Товарищи, — сказал Васин уже своим спутникам, — я беру четвёртый том…

Он снял книгу с полки, открыл крепкую обложку и провёл большим пальцем левой руки поперёк страниц. И книга распахнулась сама, как раковина, у которой перерезали мускул. Все слегка попались к ней, заворожённые тем, что плотно лежало меж страниц. Васин горько улыбнулся, взял пачку денег и поднял на уровень своего лица.

— Пятидесятирублёвыми купюрами…

И тогда все посмотрели на Рябинина, как ему показалось, с каким-то весёлым любопытством.

— Это ваши деньги? — буднично спросил Васин, словно Рябинин их только что обронил.

— Нет.

— Квартира ваша?

— Моя.

— Книга ваша?

— Моя.

— А деньги?

— Не знаю, — тихо ответил Рябинин, снимая очки, потому что внезапно запотевшие стёкла исказили чужие лица, родной стол и солнечную лампу.

— Товарищ Антимонин, составляйте протокол, — велел зональный прокурор.

Старший следователь подсел к столу, сдвинул пишущую машинку, разложил бумаги и пересчитал деньги:

— Понятые, пятьсот рублей.

Понятые, протокол… Следователь переписывает номера купюр. Нужно было спросить, что всё это значит… Но зачем? Он знает, что пил на кухне чай, Лида чистила грибы, бедокурил домовой, потом Лида села на колени, они вспоминали прошлое, она посоветовала лечь пораньше спать, они легли, и вот теперь он смотрит этот длинный и дурацкий сон. Ничего не надо говорить, потому что сны кончаются…

Старший следователь монотонно прочёл протокол, в котором удостоверялось, что в квартире гражданина Рябинина в четвёртом томе собрания сочинений Тургенева обнаружено пятьсот рублей пятидесятирублёвыми купюрами. И перечислялись номера каждого денежного знака.

— Подпишите, — сказал Антимонин понятым.

— И вы, — предложил он Рябинину.

— Сергей Георгиевич, одевайтесь, — не приказал, а как бы посоветовал Васин.

— Зачем? — всё-таки не удержался Рябинин от вопроса, бессмысленного в этом бессмысленном сне.

— Поедете с нами в городскую прокуратуру.

Рябинин потерянно взял пиджак и увидел Беспалова, стоявшего в стороне от лампового света, в углу, словно его там забыли. Рябинин пристально, напрягаясь, посмотрел ему в лицо, отыскивая в полутьме знакомые глаза… Беспалов отвернулся.

Рябинин надел пиджак и стал бегать пальцами по бортам, не находя пуговиц. Их не было. Дикая мысль — даже для сна — завертелась в опустевшей голове: их срезал Васин, срезал, пока составляли протокол.

— Вы не волнуйтесь, — тихо сказала женщина-понятая.

Пуговицы нашлись. Да, ведь нужно снять «тренировки», надеть галстук… В таких случаях что-то берут с собой… Зубную щётку, бритву… Но это же сон.

И тогда в дверях он увидел белую Лиду, державшую в белой руке никому не нужный передник. Он прижал ладонь к горлу, чтобы остановить рвущийся к глазам ком, каких не бывает и не может быть во сне…

Из дневника следователя (на отдельном листке).

За окном городской прокуратуры тьма. Идёт дождь. Домов, деревьев и улиц не видно — всё в мокрой черноте. Кажется, что всё кончилось и больше ничего не будет: ни солнца, ни света, ни неба, ни людей… Вот в такое время и должен умирать человек. Уходит тихо, как осыпается дерево.

Добровольная исповедь.

Я не знаю, что такое дурак, но я знаю, кто дурак. Не хотела бы я сейчас быть на его месте. Где он, что поделывает и где сидит? Карр-камень не промахнётся.

Я не знаю, что такое умный, но я знаю, кто умный. Могу описать подробно, как и где сижу я. В кресле. На мне белый махровый халат, тёплый и нежный, как объятия юноши. На ногах тапочки из дикой киски. На пальцах кольца и перстни из натурального золота и с натуральными камнями. От меня пахнет французскими духами. Я смотрю цветной японский телевизор. И передо мной столик чёрного мрамора с бутылкой французского коньяка, который пахнет не хуже их духов…

Плоская лампа выстелила стол жёстким белым светом, какой бывает только в тёмные осенние ночи. Но ещё не одиннадцать.