Правовые органы знают не обо всех преступлениях, потому что к ним не поступает информация. И одна из причин — некоторые тихие потерпевшие, которые меня злят сильнее, чем все неправды и несправедливости. Ведь не жалуются. Ведь не возмущаются! Когда у меня сидит такой тишайший и рассказывает, как его обидели на работе, дома или в автобусе, — спокойно, между прочим, как мимолётный эпизод, — я молча кричу ему: «Хоть теперь возмутись! Взорвись! Заплачь!» Эти люди не обижаются, или забывают обиды, или сразу их прощают… Парадокс: есть обиды и нет обиженных. Но ведь бороться с чем-либо можно только возмутившись. Не возмутившийся несправедливостью и сам несправедлив. Если уж себя не отстаивает, что же говорить про помощь соседу… Да мимо пройдёт!
Продаётся новая, неношеная каракулевая шуба по магазинной цене. Обращаться на Спортивную улицу, дом 3, кв. 7, от 18 до 19 часов.
Козлова посмотрела на ходики: прошло сорок пять минут указанного в объявлении времени, а была только одна покупательница, да и та баскетбольного роста, которой никакая бы шуба не подошла. Видимо, одного часа маловато, и придётся переписать объявление: пусть ходят с шести до восьми вечера. В магазине такую шубу схватили бы сразу, хоть и цена солидная. Но меховые магазины расположены в центре, а к ней, на улицу Спортивную, ехать с тремя пересадками. Не каждый захочет.
Козлова вынесла шубу в переднюю и повесила у двери — входи и меряй. Тут и зеркало. Чёрные мелкие завитки пружинили под пальцами и казались живыми. Не разовьёшь, завиты самой матушкой-природой. Говорят, на каракуль годятся только ягнята. И ещё говорили, что на какие-то изделия — может и на каракуль, или вроде бы на замшу — идут только утробные барашки. Всё-таки жалко продавать.
Звонок не то чтобы испугал, но сбросил руку с шубы, словно та была уже не её.
Козлова открыла дверь. В переднюю вошла представительная дама в модном пальто и лёгком платке на голове. Это была настоящая покупательница, не баскетболистка. Такая, возможно, начнёт торговаться, но уж обязательно купит.
— Здесь от восемнадцати до девятнадцати? — спросила она тем голосом, который кто зовёт грудным, кто низким, а кто сытым.
— Да-да, проходите, — предложила Козлова, хотя проходить было некуда да и незачем: гостья уже стояла перед шубой, изучая её взглядом. Хозяйка хотела было сказать, что продавать жалко, но покупательница тяжело и шумно вздохнула. И тогда Козлова сразу увидела большой живот, который вздыбил пальто и скособочил пуговицы натянутыми петлями.
— О, извините, — суетливо пробормотала Козлова и быстро сходила за стулом.
Покупательница с готовностью опустилась на него, рассматривая шубу сидя, как картину в музее. Но как же мерить…
— Для сестры ищу, — ответила дама на мысль Козловой. — Просила сходить по объявлению. Сколько хотите?
— Тысячу сто, как и в магазине.
— Перепродают всегда со скидкой.
— Да ни разу не надёвана. Вот и чек, — опять засуетилась хозяйка, извлекая из кармана шубы мятую бумажку.
Но покупательницу чек не интересовал — она смотрела на шубу.
— Если не секрет, почему продаёте?
— Вступаем в кооператив, деньги нужны на трёхкомнатную…
— Деньги всем нужны, — философски заметила гостья, поднялась и начала ощупывать рукав.
Она утюжила завитки, погружаясь в них бордовыми пиками ногтей; взъерошивала шерсть, пропуская её меж пальцев; гладила ладонью борт, как щёку ребёнка. Видимо, разбиралась в мехах.
Внезапно покупательница отпустила шубу и схватилась за горло. Даже при неярком электрическом свете было заметно, как она побледнела. И тут же её ноги словно переломились в коленях, и дама села, как упала, стукнув об пол каблуками сапожек.
— Вам плохо? — испугалась Козлова.
— Тошнит…
— Сейчас принесу водички, — уже на ходу бросила хозяйка.
— Кисленького бы…
— Лимон есть. Минутку!
Козлова ринулась на кухню. Налила стакан чаю, бросила туда кусочек сахара и отжала пол-лимона. Мешала уже на ходу — лишь бы не расплескать.
Покупательница выпила чай залпом и облегчённо вздохнула:
— Извините, доставила вам хлопот…
— Что вы! В таком положении со всеми бывает.