Долгое дело

— Не оправдываю, а размышляю об этом вместе с вами, — ответил прокурор.

Из дневника следователя.

А может быть, Юрий Артемьевич и прав? Может, весь смысл жизни остался там, в детстве?

Бывало, выскочишь из дому, на траву, на воду, на ветер, на простор… Боже, какая свобода — сейчас взмахнёшь руками и полетишь. Нет ни мыслей, ни забот. Ничего о жизни не знаешь и знать не хочешь. Ничего не понимаешь, но всё чувствуешь — телом, каждой клеткой. Живёшь, да так живёшь, как больше никогда жить не будешь. Как жеребёнок или как воробей. Как уготовила нам природа. Естественно. Вот-вот, естественно! Ведь так живут дети, животные, птицы. Так живут травы, деревья, цветы… Может, настоящая жизнь — это жизнь естественная?

Не потому ли…

Берём рюкзаки и уходим в лес и в горы. Отправляемся плавать на кораблях, лодках, плотах… Любим зверей. Смотрим на парящих птиц, набирая в грудь воздух и неосознанно шевеля лопатками. И грустим, вспоминая детство, грустим самой сильной грустью.

Не потому ли, что тоскуем об истинной и утерянной жизни — естественной?

В ещё не подсохшем скверике, который люди обходили панелями, сидела женщина и бессмысленно перекладывала старомодную сумочку с колена на колено. На вид ей казалось за пятьдесят, но, присмотревшись, можно было остановиться на сорока с небольшим. От её лица, от фигуры, старавшейся выглядеть незаметнее, шла почти ощутимая усталость. Женщина кого-то ждала, и тот, кого она ждала, был для неё очень важен, — сумочка выдавала напряжение.

Иногда сквер пересекали прохожие. Мужчина в резиновых сапогах, с рюкзаком и собакой. Ребята пробежали, норовя обрызгать друг друга. Мама проехала с коляской… Но женщина ждала не их, посматривая на вход, зажатый меж трансформаторной будкой и старым тополем.

Она сидела уже около часа, терпеливо двигая сумочку. И когда в сквер вошла дама в белом пальто и безмерной бордовой шляпе, женщина надела сумочку на кисть руки, как на крюк, встала, поправила платок и пошла наперерез даме. Та двигалась медленно, минуя лужи, словно переплывая их под бордовым парусом. Женщина приблизилась к ней и как-то засеменила, не зная, с какой стороны лучше подойти. Да и лужи мешали.

У детской песочницы, где посуше, женщина перебросила сумочку из руки в руку, забежала чуть вперёд и голосом, каким в магазинах старушки просят «доченек» взвесить нежирной колбасы, заговорила:

— Аделаида Сергеевна, Сидоркина я… Вчера по телефону к вам обращалась. Вы сказали, что пойдёте сквером. Вот и дождалась, слава богу…

— В чём дело? — без интереса спросила дама, не сбавляя шага.

— Старшая дочка замуж выходит. Сами понимаете, хочется по-человечески. Подарок бы какой поднести… Родители жениха холодильник справили, просторный, с лампочкой внутри…

— Ну и что? — перебила дама.

— Аделаида Сергеевна, моя Верка-то, невеста, второй год мечтает об этой… из гарнитура «Руслан и Людмила»… Красный диван без спинки и без валиков…

— Тахта, что ли?

— Ага, тахта. Вот подарить бы на свадьбу…

— Дарите.

— Так не продают отдельно! Бери весь гарнитур, да и тот по записи. Оно и верно, натуральные Руслан с Людмилой, а не гарнитур.

— От меня-то что нужно?

Аделаида Сергеевна остановилась. Сквер кончился, дальше толпой струилась улица, а предстоящий разговор больше годился для тихого места.

— Тахту бы мне красную приобресть…

— Берите весь гарнитур.

— Так ведь денег-то где взять? Не по карману. Семья большая, а мой петушок…

— Какой петушок?

— Ну, муженёк… Он льёт в горло, как из бидона.

Аделаида Сергеевна окинула женщину прицельным взглядом. Синее, незаметное пальто — такие продаются в магазине уценённых товаров. Свалявшийся платок. Ношеные сапожки, видимо, с чужой ноги, скорее всего, с Веркиной. Сумочка, видимо, тоже дочкина.

— Перед женихом-то без приданого стыдно. — Женщина поёжилась от стыда ли перед женихом, от её ли взгляда…

— Сколько у вас детей?

— Трое малолетних да Верка.

— Что ж ты, милочка, не можешь подарить дочке на свадьбу тахту, а устраиваешь демографический взрыв, а?

— Как? — переспросила Сидоркина, не поняв, какие взрывы она устраивает.

— К чему, говорю, голь-шмоль разводишь?