Долгое дело

Добровольная исповедь.

О том же, о чём писала вчера. Задело, как говорится, до глубины души.

Любовь к человечеству… А посмотрим, как оно живёт, человечество, возможно, оно моей любви и не стоит.

Гражданин А. делает карьеру и потому пуст, как робот. Гражданка Б. устраивает гнёздышко и злобствует насчёт ковров и хрусталя. Гражданин В. пьёт, и ему плевать на всё трезвое человечество. Гражданин Г. купил машину ему теперь не до людей. Гражданка Д. хочет выйти замуж, и ей, естественно, нравится только одна половина человечества, которая в брюках. Гражданин Е. приобрёл язву — его человечество только раздражает…

Продолжить? Алфавит большой, на всё человечество хватит.

Это человечество вчера в автобусе чуть меня не задавило, а такси не найти. Это человечество хочет смять меня на улице или выпихнуть на проезжую часть. Это человечество оттирает меня от прилавка, томит в парикмахерской, орёт по ночам на улице пьяными голосами, обременяет меня вызовами в квартиры…

Шла как-то мимо цирка. Давали билеты на детские спектакли с участием известного клоуна. Боже праведный! Толпа оголтелых бабок и дедок, подминая друг друга, рвалась к кассе. Заметьте, они думали не о человечестве, а о своих внуках. Человека готовы задавить, а радость внучонку доставить.

Опять не в свою пользу пишу, опять вы подумаете, что я мизантропка, мизантропичка и мизантропиха. А я вам скажу тончайшую мысль, афоризму подобную…

Люди плохие, но я к ним терпима. И знаете почему? Потому что каждый человек иногда бывает хорошим.

Рябинин возвращался в прокуратуру из райотдела милиции, где они с Петельниковым добрую половину дня обсуждали калязинское дело. И теперь он кипел той тихой взвинченностью, которая, видимо, поблёскивает на очках, подёргивается на губах и не даст ему спать до утра. С чего она? Так бывало, без причины. Или причина была, но он её не знал и не мог отыскать. Впрочем, разговоры с друзьями всегда его будоражили, как хорошее вино.

На гранитных ступеньках подъезда стояла чёрная фигурка и пусто смотрела на газоны. Как севший грач, озирающий бесчервячное поле. Нет, комендант был при деле — он намеревался ввинтить четвёртый шуруп в стеклянную доску с большими буквами: «Прокурор Зареченского района».

— Здравствуйте, Александр Иванович.

Комендант встрепенулся, как тот грач от звука трактора.

— Приветствую вас.

— Живы-здоровы?

— Существую, согласно природному замыслу.

— А о чём размышляете?

— О чём вы — о том и я.

— Откуда вы знаете, о чём думаю я? — удивился Рябинин.

— Каждый думает про то, что у него крутится в организме.

— Александр Иванович, давно хотел вас спросить…

И не собирался. Только здесь, на гранитных ступеньках, пришёл неожиданный вопрос, как выпорхнул из замочной скважины. И только сейчас, на гранитных ступеньках, он догадался, почему его влечёт этот ничем не примечательный человек.

Иногда хотелось не чаю, а кружку родниковой воды — чтобы свело зубы и закололо в горле. Иногда хотелось не кефиру, а глиняную крынку парного молока, тёплого, из-под коровы. Бывало, что хотелось не московского, бородинского, рижского и какого там ещё хлеба, а хотелось просто хлеба, без названия, деревенского. Хотелось не садовых цветов, а с луга, разных, неизвестных. Хотелось неперетоптанной земли, не освещённого огнями неба, неподстриженных деревьев, нештампованной речи… Хотелось прикоснуться к природе — не забыл, помню, что я частичка твоего безмерья, — и ощутить её ответное прикосновение.