Долгое дело

— На что ушли деньги? — спросил Рябинин.

— Известно на что.

— На что?

— Известно на что.

— На винно-водочные изделия, — объяснил инспектор Рябинину и бросил коменданту: — Пил-то небось с Аделью?

— Да, совместно.

— Небось в какой-нибудь «Ривьере»?

— Тогда была в моде «Пальмира».

И промелькнуло, исчезая…

…Мещанство всегда было модно…

У Рябинина был вопрос, но промелькнувшая мысль отстранила его, чтобы уступить дорогу другой, промелькнувшей…

…Мода — показатель морали…

— Как я понимаю, Калязина дала вам деньги для покрытия недостачи? спросил Рябинин.

— Копейка в копейку. А то б посадили.

— Александр Иванович, наверное, миновал срок давности?

— Шесть тысчонок-то я до сих пор не вернул.

— Этими деньгами она вас и держит?

— Которые прогуляли вместе, — добавил инспектор.

Александр Иванович задумался, словно ему предложили построить самолёт.

Неужели он до сих пор об этом не думал? Или не мог ничего решить? Нет, думал, потому что комендант осмысленно и даже с далёкой хитрецой поочерёдно глянул на них, как бы показывая, что сейчас он скажет что-то очень важное.

— Я работал на степях. Там орлов делают ручными, вроде котят. А как? Поймают, наденут на глаза чёрный колпак и посадят на протянутую верёвку, которую качают и дёргают. Попробуй усиди. Орёл же привык к скалам. Измучается птица, охотник колпачок снимет, подставит ей руку и даст мяса. Так всё время. Орёл и думает, что охотник есть самый правильный мужик. Потом выпускают его в небо, а он всё ж садится охотнику на руку. Поняли мой намёк?

— Но это безмозглая птица, — неприязненно сказал инспектор.

— А я как тот орёл. Слаще морковки ничего в жизни не ел.

— И у вас никогда не возникало чувство протеста? — мягко удивился Рябинин.

— Я покрякиваю, да и то редко.

— Что ж, совсем нет характера?

— Характер есть, только я его не употребляю.

Петельников наподдал носком блестящего ботинка какую-то гайку на полу.

— Знаешь что, комендант? Ты хуже Калязиной.

Рябинин отстранился от них желанием подумать о чём-то важном, что может уйти в сутолоку дня… Или хотя бы запомнить то, о чём надо подумать… Причины преступности. О них.

Плохое семейное воспитание, пьянство, чуждое влияние, накопительская страсть… Этих причин называют много. А вот он установил, что главной причиной калязинских преступлений был эгоизм. Сейчас вот понял, что причиной комендантского падения стала бесхарактерность. Нет ли причин и биологических? Вернее, не есть ли преступление результат социального и биологического? Надо подумать.

— Я получу с Адкой поровну? — спросил комендант, насторожённый словами инспектора.

— А как вы считаете? — полюбопытствовал Рябинин.

— Как же… Она накрашена, выхохлена, а я живу, как хорь в норе.

— Вы получите меньше, — успокоил Рябинин, решив сфотографировать кухню и приложить снимок к материалам дела в качестве смягчающего обстоятельства.

Из дневника следователя.

Хорошо, я узнал смысл своего существования — он в жизни для людей. Но тогда встаёт, всё застилая, другой неразрешимый вопрос: как надо жить? Как жить, чтобы жить для людей?

Рябинин проснулся от сильного желания понять, что же ему снится. Сон был долгим и радостным, сознание почти физически ощущало какое-то обволакивающее счастье. Такое состояние в его снах возникало от женской ласки, от несмелых рук и бессильных губ. Или от природы — солнца, прикосновенного ветерка и тёплой воды. Но в этом сне не было ни лиц, ни предметов, ни слов — одно ощущение. И оно виделось, — ведь сны видят, а не ощущают, — сильнее, чем слова и лица.

Он повернулся на бок, чтобы глянуть на часы, и услышал тихое звяканье на кухне. Опять Лида встала раньше…

Зарядка, которая редко делалась с удовольствием, сегодня прямо-таки вливала силы. Даже резиновый пояс, обычно хлеставший по спине, деликатно пощёлкивал в миллиметре от лопаток. И вода, жгучая, как из-подо льда, торопливо скатилась с плеч, словно поскорее хотела миновать нервные точки тела. Рябинин растёрся и начал бриться электробритвой, которую не любил давно и обоснованно за манеру автоматически отключаться и при этом зло пощипываться. Но она отключилась только один раз, ущипнув ласково.

Он вышел из ванной. Стремительные узкие ладони порхнули из-за его плеч и вцепились в уши, принявшись их трепать. До красноты, до крапивного зуда. Рябинин повернулся и сжал Лиду так, чтобы её руки заклинило.

— Сейчас вытру, — улыбнулся он, потому что трёпка могла быть только за мокрый пол в ванной.

Но Лида вроде бы извинения не приняла. Она отстранилась и скороговоркой попросила:

— Убери, пожалуйста, постель.

У него не было постоянных домашних обязанностей. Он помогал, где требовалась физическая сила. И помогал, когда видел, что Лида устала. Эта постель, видимо, была намёком: утром он никогда не помогал.