Долгое дело

Рябинин торопливо пошёл в комнату, — домашнего времени осталось двадцать пять минут. Он сдёрнул одеяло, сгрёб подушки, бросил их в кресло и повернулся, чтобы поправить простыню. Ему показалось, что ночник упал со столика на кровать и рассыпался на составные части. Он близоруко нагнулся, всматриваясь…

Электробритва, новенькая, в блестящем модном футляре. Толстый блокнот, мелованная бумага, на обложке ярко-красный букет, как взрыв… Авторучка из какого-то сплава, похожего на золото, длинная, стройная, миниатюрная ракета. Все эти вещи лежали под его подушкой. Вот зачем Лида просила убрать постель…

Рябинин обернулся — она стояла у двери и улыбалась. Он почувствовал, что краснеет и становится таким же ярким, как я горящие уши. Лида подбежала, обхватила его шею кольцом рук и поцеловала длинным, крепким поцелуем в губы.

— Поздравляю!

— Сколько же мне?

Только старики путаются в своих годах. Он забыл про день рождения, но знал, сколько ему, и этот вопрос лишь отражал подсознательное удивление: оказывается, вот уже сколько…

— Сорок.

— Сорок… — протяжно повторил он и опустился в кресло, словно годы сразу вдавили его туда.

Сорок. Не сорок страшны, потому что не так уж они отличаются от тридцати девяти, — страшен год между ними, вернее, миг, в который этот год уложился. Проехал, как машина за окном. А ведь чего только в году не было, и казалось, события, встречи и мысли должны бы его удлинить. Может, сорок первый будет гуманнее?

И промелькнуло, исчезая…

…Пословица. Жизнь прожить — не поле перейти. Да нет! Жизнь прожить что поле перейти…

— Как подарки? — спросила Лида, хотя могла бы и не спрашивать: бритва нужна, а блокноты и авторучки он любил всякие и в неограниченном количестве.

Рябинин притянул жену и посадил на свои острые колени, которые её лёгкое тело лишь почувствовали, не ощутив никакой тяжести. Теперь он поцеловал таким же долгим поцелуем — разве дело в подарках… Они сидели молча, прижавшись друг к другу. Ему нужно было идти на работу. Ей нужно идти. Но они тихо сидели в квартире, в проснувшемся доме, в пробудившемся городе, — был его день рождения. Его день рождения… В этом понятии столько же неточности, сколько и в других человеческих словах и понятиях. У них с Лидой давно всё было общее, совместное, поэтому его день рождения — это её день рождения.

Вот и сон, который начал уже сбываться, а может, и сбылся. Такое же счастье он испытывал там, в ночных бессознательных грёзах. Рябинин теснее прижался к Лидиной щеке — неважно, сколько он проживёт. И неважно, что годы бегут, как такси. Лишь бы те, которые у него, у них остались, можно было бы вот так же тихо сидеть в одном кресле, ничего не говоря и всё понимая.

— Чего тебе пожелать? — почти шёпотом спросила Лида, боясь нарушить эту минуту.

— Дел без доследований.

— Ещё…

— Дел без отсрочек.

— Ещё…

— Дежурств без происшествий.

Он перечислял свои беды, но Лида знала, что это ещё не беды, что у каждого следователя они есть настоящие, которые называются поражениями.

— Ну а ещё?..

— Чтобы я сумел разобраться в любом деле.

— И без пожеланий сумеешь. Ну а в нашей жизни?

— Чтобы ты любила меня все отпущенные нам годы.

— Так будет и без пожеланий.

— Чтобы вы с Иринкой были счастливы.

— Я же спрашиваю о тебе.

— А это и есть обо мне. Больше желать нечего…

Лида сползла на коврик и стала на колени, откуда было удобнее лицом дотянуться до рябининского лица. Её глаза он увидел почти у самых стёкол очков — большие, серые, с зеленоватым отсветом, словно где-то за ним она видела зелёные моря. Этот отсвет бывал, когда Лида волновалась.

— Больше желать нечего?! Нет, есть чего. Я желаю, чтобы ты вёл своё следствие спокойно. Чтобы после каждого допроса тебя не мучила изжога. Чтобы ты не сидел с каждым идиотом до ночи, пытаясь его перевоспитать. Чтобы перестал искать всякие истины, справедливости и смыслы. Перестал вступать в споры, от которых вред только тебе. Спокойно бы спал по ночам… Не расстраивался бы из-за каждого дурака… Не жалел бы каких-то пропойц… Не писал бы в дневнике: «Мужчины не плачут, что вы… Это душа моя плачет». Я хочу, чтобы ты…

— Стоп! — перебил он. — А ведь ты этого не хочешь.

— Как не хочу? — удивилась Лида.

— Вернее, хочешь сердцем, а не умом.

Сбившись, Лида молчала. Он погладил её волосы, блестящие, как солома на солнце.

— Если я выполню все твои пожелания, то это буду уже не я. А ведь ты любишь именно меня?..

В прокуратуру шёл он легко, помахивая весёлым портфелем.