Долгое дело

— Представил удивление Лахно, узнавшего, что Рябинин — это женщина.

— Да?

Лида перечла ответ, тоже засмеялась, растерзала его на мелкие клочки и посыпала ими голову мужа, как снегом.

— Идём, чай заварился…

Чай заварился. Рябинин вдохнул, определяя номер тридцать шесть, первый сорт, чёрный, байховый. Теперь можно отпить, расслабляясь от жара и аромата. Прокурор заговорил о счастье… Рябинин знает сотни счастливых состояний. Вот ещё… Счастье — это пить с Лидой чай тридцать шестого номера, первого сорта, чёрный, байховый. Может быть, счастливой называют ту жизнь, которая и состоит из сотни этих состояний?

— Серёжа, а я верю, что твоя колдунья чем-то обладает, — вернулась Лида к его рассказу о сеансе Калязиной.

Он и не сомневался, что поверит… Потихоньку от него Лида не то чтобы верила, а на всякий случай допускала вещие сны, приметы, гороскопы…

— А мне нужны доказательства.

— Серёжа, их и не будет.

— Как в церкви?

— Есть какие-то другие силы…

— Есть только сила разума.

— Серёжа, писатели часто описывают случаи телепатии, ясновиденья, озарения… А ведь они большие психологи…

— Писатели лишь описывают, ничего не доказывая.

— А как же в войну жёны по письмам узнавали о несчастье, хотя мужья об этом и не сообщали?

— Видимо, письмо отличалось от предыдущих. Значит, муж что-то скрывает. А что можно скрывать на фронте? Только рану.

— Серёжа, мы верим в народные приметы, в предсказанье погоды, в лечение травами… Мы верим в народную мудрость. А ведь народ признаёт передачу мыслей на расстояние. Почему же мы тут ему не верим?

— А кто тебе сказал, что народ признаёт? Какая-нибудь бабушка…

Рябинин взялся за третью чашку. Говорили, что пить много чая нельзя. Нагрузка на сердце, кофеин, какие-то пурины… Но он знал, что будет пить до тех пор, пока у Лиды не иссякнут её заманчивые вопросы. Странно, что многие люди ищут счастья или ломают голову над его смыслом. Оно же просто и везде… Счастье — это когда отвечаешь на бесконечные вопросы жены и пьёшь бесконечный чай.

— Серёжа, ты считаешь меня дурочкой?

— Ага.

— Да?

— Женщина должна быть дурочкой, но не дурой.

— А вот сейчас тебя проверим… Лектор, артист, докладчик, какой-нибудь выступающий часто волнуется. Почему?

— Естественно, они допускают срыв, ошибку…

— Нет, не допускают. Выступали не раз, подготовлены. Я видела пожилого полковника, героя войны, а перед выступлением не знал, куда руки деть. Почему?

— Ну и почему?

— Теперь, Серёженька, ответь, только честно… В столовой ты сядешь за пустой стол или где обедает человек?

— За пустой.

— Подошли два лифта… Ты войдёшь в тот, в который сел человек, или в свободный?

— В свободный.

— Смотришь ли ты в глаза пассажирам?

— Как-то неудобно… Но всё это легко объяснить моим характером.

— Так поступают почти всё. Кстати, пассажиры смотрят тебе в глаза?

— Редкие…

— А преступник смотрит?

— Чаще всего в пол.

— Выступающему ничего не грозит, второй человек за столом или в лифте не помешает, в глаза, казалось бы, можно смотреть… А мы избегаем или волнуемся, Серёженька, в чём же дело?

— Ну и в чём? — Ему хотелось узнать её ответ, да и своего он пока не имел.

— Есть какая-то сила, которой мы действуем друг на друга…

Она уже не пила чай, а сидела чуть сжавшись, округлив глаза, косясь на давно потемневшее окно, словно эта сила растворилась в тёплой августовской ночи.

— Возможно, и есть, — согласился Рябинин, — но нужны и другие доказательства.

— Колбочки, синхрофазотроны, да?

— А ведь есть одно бесспорное доказательство этой силы, — улыбнулся Рябинин.

— Я знаю, — вспыхнула она, сбрасывая таинственность и слегка розовея.

— Любовь, — всё-таки сказал он.

— Я знаю. — Теперь Лида вспыхнула сердито, вскинув голову и полоснув волосами по столу, потому что о любви хотела сказать сама.

И промелькнуло… Промелькнуло, но не исчезло, поскольку уже приходило: зачем искать смысл жизни, когда есть счастье? Да это не одно ли и то же?