Долгое-долгое детство. Помилование. Деревенские адвокаты

— Как это продается? Ведь так красива…

— Потому и дорого, что красива… Я этих «куколок» весь тариф знаю.

И сразу день потускнел, пасмурным стал. Как грустно, а?

Потом мы попали на площадь, полную народа. Посреди площади ослик надрывается. Мы пробились поближе. Возле ослика, запряженного в длинную арбу, стоит человек в высокой мохнатой шапке и дергает его за уши. Ослик кричит. На арбе лежал голый младенец — мальчик лет трех. Огромная раздувшаяся голова, крохотное тельце, вместо рук и ног куцые обрубки. Я отшатнулся: вначале показалось, что одна голова, сама по себе, отдельно лежит. Возле ребенка жестяная чашка стоит. Осел кричит. Порой в чашку со звоном медные гроши падают. Горький смысл этого зрелища и без слов ясен: отец уродство своего ребенка по частям в розницу продает.

При виде этого даже бравый полицейский сник.

— До чего нищета не доведет…

Так я в один день с продажной красотой и продажным уродством повстречался. А кто из них более жалок, и не знаю. Оба, наверное… Оба равно жалки.

Беспалые Насиповы руки уже не кажутся мне увечными. Не красивые и не уродливые — просто такие, как есть. И к настроению хозяина я уже подладился.

Ямлиха-енге чаю приготовила. Откуда-то «сургучная головка» появилась. Насип быстро зажал коленями бутылку и, хлопнув снизу круглой ладонью по дну, ловко вышиб пробку. Разлил по стаканам. Очень ровно, справедливо разлил.

— Видишь, на первейшее дело руки годятся. А остальное — проще простого… — он сипло рассмеялся, затем вдруг вытянул обе «лепешки» перед собой. — Сколько лет я никому не мог доказать, что удачливы вот эти мои руки. Все-таки ведь доказал однажды.

Опрокинули по стакану, и настроение Насипа и того выше поднялось.

— Без пальцев остался, но доказал, — опять завел он речь о том же. — Я ведь с детства… Мальчишкой еще был, чуял, что есть в моих руках какой-то секрет. Только вы меня изводили, все никак не верили. Эхма! Он опять с бульканьем разлил водку по стаканам. — Давай, пусть четная будет.

— А все же где это ты ногти вместе с пальцами ухитрился состричь? — подлаживаясь под его тон, спросил я.

— Если услышишь, что у Насипа большая бомба в руке взорвалась, так знай, врут. Лучше сам все расскажу. — Он пробку обратно в бутылку заткнул. — Чтоб не искушала, когда хозяин рассказывает, стояла смирно и слушала. Вот так.

На лице у него румянец выступил. Значит, два стакана не без пользы прошли. Только глаза немного потускнели.

— Тогда слушай. Отморозил я эти пальцы.

— Как?

— Да так вот. Но дело свое они сделали. Пальцы мои, как доблестные воины, пали.

Он продолжал рассказ: