Долгое-долгое детство

Ровно через четырнадцать лет ранним летним утром упаду я на краю боя, у подножия одинокого дуба. Осколок, пробивший тогда мне грудь, прогрызет мое легкое и выроет там себе нору. Еще через пять лет из этой норы вызмеится и засочится кровь.

...И вот я лежу под Москвой в противотуберкулезном госпитале. С крыш капает апрельская капель. Весна - самое опасное для нас время. Почему-то именно сейчас, когда земля просыпается и начинает жизнь заново, именно в эту прекрасную пору у нас, таких, как я, и обрываются бессильные торги с жизнью.

Если эта весна пройдет, говорим мы себе, тогда, возможно, походим и по траве. О, это "возможно"! Малая кроха твоя - наша самая большая надежда, единственная вера.

- Какой-то милиционер на мотоцикле приехал, вас спрашивает. Пустить? - сказали мне.

- Милиционер? Ну вот, за все грехи разом и расплата пришла, пошутил я. - Пусть заходит.

Представителя закона лежа встречать не подобает. Поднялся, сел. Жду.

- Разрешите?

Склоненная его голова чуть не коснулась притолоки. Он вошел в палату и, словно не зная, куда девать свое удивительно большое тело, остановился в растерянности. Снял фуражку. Через весь лоб протянулся глубокий рваный шрам. Сначала я увидел этот шрам. И потом уже заметил, что очень знакомые глаза с тоской смотрят на меня.

- Хамитьян! - воскликнул я.

Но он не услышал. Может, и я ничего не сказал, только показалось, что сказал. Вдруг этот богатырь сжался, стал совсем маленьким и опустился на колени возле моего изголовья. И как припадал он когда-то к нашему окошку, уткнулся лбом в железную спинку кровати.

- Пупок! - сказал он. - Вот и выпало тебя увидеть! - и заплакал.

- Ну, ну, Огуречная Голова, брось, хватит. Такому богатырю реветь совсем не пристало.

- Не могу, Пупок. Горлом слезы идут...

- Довольно, довольно, Хамитьян. Вставай же, садись.

- Не надо, не унимай меня, уж лучше выплачусь, - сказал он, немного успокаиваясь. Вскоре затих совсем. Достал платок, вытер лицо. И только потом поднял голову. Но сколько я его ни упрашивал, ни умолял, с места не встал.

Мы долго смотрели друг на друга.

- Здравствуй, - сказал я.

Поздоровались. На правой руке у него не хватало двух пальцев.

- Вот и выпало тебя увидеть, - повторил он. - Я уж думал, не найду, всю надежду потерял. Нашел-таки...

Хамитьян рассказал историю своих поисков от начала до конца.

- О том, что ты легкими заболел, я письмо из аула получил. Написали, что ты в Москве лежишь. Я неподалеку, в шестидесяти километрах отсюда служу. И вот каждый свободный от службы день сажусь на мотоцикл и в Москву еду. Целый месяц проездил. Сначала я все туберкулезные больницы объездил. Нет тебя. Дошла очередь до санаториев. Нет тебя. Районные, сельские даже больницы, что поблизости, все объехал. Нету, нету, нету... Я уже бояться, крепко бояться за тебя начал. До того дошло: увижу дом с надписью "Больница" и вздрагиваю. Даже ненависть какая-то к этому слову появилась... Дурак я! В аул телеграмму дать, адрес твой спросить, ума не хватило. Вот только сейчас, когда сюда приехал, сообразил. А тебя нашел, так прямо по поговорке: "Коли бог дать хочет, сам на дорогу вынесет". Я сегодня совсем уж на свой фарт рукой махнул, выезжаю из Москвы, тут женщина остановила, подвези, дескать. Ладно, думаю, пусть хоть кому-то от меня прок выйдет. Разговорились помаленьку. Рассказала, что она здесь санитаркой работает. Спросил про тебя. Не знает. Хоть и порядочный круг, сюда поводья направил. Вот и встретились. Значит, судьба... Хамитьян, кажется, совсем успокоился, смотрит в пол, голос его ровен. Только этого спокойствия хватило ненадолго. Он с тоской посмотрел на меня и сказал:

- Пупок! Ведь в твоей болезни я повинен. Если бы я тогда не топтал тебя, ты бы до такой беды не дожил... Я виноват, я! И прощенья просить не могу. Оттого, что простишь меня, тебе легче не будет. Знаю, знаю... Да мне прощенья и не нужно. Не положено! Ты только одно помни: я вместе с тобой мучаюсь, вместе надеюсь, вместе верю. Если бы можно было - одно легкое для тебя вырезал, половину души отдал бы. Я, покуда тебя искал, вот что решил: может, доктор одно мое легкое тебе переставит? А, Пупок? Говорят, что теперь это умеют. Давай скажем докторам...

- Совсем ты рехнулся, Огуречная Голова, - попробовал я его утешить. - Во-первых, доктора покуда только старое легкое научились резать, нового вставить не умеют. Во-вторых, мое ведь легкое фашистский осколок пробил. Вся беда из-за него. Слышал песню: "Не виноват военкомат, виноват гитлеризм"? Вот так же и твоей вины здесь нет.

- Знаю. И про немецкий осколок знаю, и "кто виноват" - знаю. Нет, твое легкое тогда, в курбан-байрам, надорвалось. Разве поддалось бы оно какому-то жалкому, с ноготок, осколку? Не та у тебя порода. Недаром же про ваш род говорят, что сердцевина в вас дубовая. Эх, детство, глупое детство! - вздохнул он.

Всегда так было - Хамитьяна уговорами не возьмешь, только бранью и убедишь. Я вспомнил это.