Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Шереметев возвращался в Петербург, а тревожные мысли не давали покоя. История – она как природа: налетает ураган, его бы следует переждать, но куда там! Вот и теперь никто не хотел (или не мог) пережидать. Началась мобилизация.

Царя граф увидел не сразу, а увидав, поразился перемене: измученное лицо, на лбу морщины, под глазами нездоровая припухлость.

В дневнике граф писал: неужели опять Смутное время? В памяти всплывали события того печального русского года – 1612. Нет, пора уходить в отставку. Он записал: «Отныне я буду стремиться уйти отовсюду – за неимением опоры и доверия. Слабость так стала ясна, что нельзя быть уверенным в завтрашнем дне. При таких условиях служить трудно…»

Граф стал раздражителен, обидчив. Будучи в Кускове, писал: «Лукашев привез бумагу Танеева, передающую мне благодарность Царскую за пятидесятилетнюю службу… Не ожидал этого оскорбления… Но оно носит характер случайности и господствующего равнодушия. Утешила меня зато Императрица Мария Федоровна своею депешею, напомнившею минувшее».

Год 1914-й. «Трудное мое положение в двух столицах. Слишком на виду и трудно сосредоточиться и подумать о себе и о своем здоровье, которое естественно слабеет. Даже оказываемое мне всюду внимание утомительно, хотя и лестно».

«Два мира дворцовых[9], столь резко отличающихся. Сознание действительности удручает. Живу одной надеждой на быстрое удаление в Москву и в Михайловское. Отпуск уже получен и в кармане…»

«Сергей Дмитриевич не был светским человеком в полном смысле слова, несмотря на то, что постоянно вращался в высших сферах. Основной смысл его жизни заключался в ученых и литературных занятиях. В то же время желание осуществить научные проекты и помогать другим ученым в решении различных научных и житейских вопросов заставляло Шереметева использовать свое высокое положение. Возникал заколдованный круг, постоянно не хватало времени и сил, чтобы одновременно быть ученым и придворным». Граф С. Шереметев все более отдаляется от двора, от высшего света…

Тем более, когда шла война, его особенно ранили дворцовые слухи, интриги, недоразумения.

Императоры четырех держав не желали идти на попятную. Каждый находил свои причины ввязаться в войну. Ах, Ники, Ники! Твой отец нашел бы благоразумный выход… Причин, конечно, много, а когда причин много, то вступает в силу древний закон: фатум, рок. Как в Древней Греции…

Граф слушал перебранки, шум, ругань, рассказы уже вернувшихся с фронта. Слушал и молчал…

На стенах домов пестрели голубые и розовые листки с двуглавым орлом: «Призвать на военную службу!..» Откуда-то доносились крики: «Пятки вместе, носки врозь, промеж колен просвету нету! Тиха! Смирна!.. В ружье!»

Появился средь дворовых раненый солдат, большой любитель поболтать, с перевязанной рукой. Он хвалил дух русских солдат, нашу артиллерию – мол, у немцев такой нету, ругал начальников.

– Когда шли по Галиции, – рассказывал, – много кладбищ видели. Офицеры скомандуют: «Песню пой!» – и мы поем. Такой обычай был: возле кладбищ поднимать дух песней, – и солдат запевал:

Колонна за колонной
Полями, лесом, вброд
Могуче, неуклонно
Гвардия идет…

Солдат маршировал так, что земля отдавалась эхом. Ему подпевали мальчишки, а потом он опять говорил:

– Стойкость и мужество наших солдат известны с давних времен. А имя русское уважалось даже врагами. Когда-то мы тоже дрались с немцами, и ихний король говорил: «Мало выстрелить в русского, надо его еще повалить!»

Наступила осень 1915 года, пошли дожди, развезло дороги. Кашлем сотрясались тела, охватывала осенняя тоска. Однако являлась весть о победе на каком-то участке фронта – и дух поднимался…

Встреча у Фонтанного дома. Граф и Гумилев

Как-то раз (это было в дни войны) Сергей Дмитриевич у ворот дворца столкнулся с человеком в военной форме. Продолговатое лицо, отменная выправка, взгляд больших серых глаз – Шереметев узнал его. Это был учитель его внуков, знаток поэзии, любитель экзотики Николай Степанович Гумилев. Похоже, что он с фронта. Сергею Дмитриевичу хотелось из первых уст услышать фронтовые вести.