Долгое прощание

— Неужели в Лас-Вегас! Как это трогательно с его стороны. Мы там поженились.

— Наверное, он забыл, — сказал я, — иначе поехал бы в другое место.

Вместо того, чтобы бросить трубку, она рассмеялась мелодичным тихим смехом.

— Вы всегда так грубите своим клиентам?

— Вы не клиент, миссис Леннокс.

— Пока нет, но кто знает? А своим приятельницам тоже грубите?

— Тот же ответ. Этот парень был на пределе, голодал, жил в грязи, без гроша. Вам стоило шевельнуть пальцем, чтобы его найти. Ему от вас тогда ничего не было нужно, да и теперь, наверное, тоже.

— А вот об этом, — холодно заметила она, — вы знать не можете. Спокойной ночи.

И трубка была повешена.

Конечно, она была кругом права, а я не прав. Но я этого не чувствовал.

Чувствовал только злость. Если бы она позвонила на полчаса раньше, я бы от этой злости расколотил Стейница в пух и прах — только он уже пятьдесят лет как умер, а шахматная партия была из задачника.

Глава 3

За три дня до Рождества я получил чек на сто долларов из банка в Лас-Вегасе. Вместе с ним пришла записка на листке с названием гостиницы. Он благодарил меня, желал мне счастливого Рождества, всяческих удач и надеялся на скорую встречу. Постскриптум свалил меня с ног. «Мы с Сильвией начинаем здесь наш второй медовый месяц. Она просит вас не сердиться на нее за то, что она решилась на вторую попытку».

Остальное я узнал из газеты, из раздела, который ведут эти дешевые снобы, светские хроникеры. Обычно я этого не читаю, разве только когда не на что позлиться.

«Ваша корреспондентка вся трепещет от известия из Лас-Вегаса, что эти милые Терри и Сильвия Леннокс снова впряглись в одну упряжку. Она — младшая дочь мультимиллионера Харлана Поттера, хорошо известного в Сан-Франциско и, конечно, на курорте Пеббл-бич. Сильвия пригласила Марселя и Жанну Дюо заново отделать весь особняк в Энсино, от подвала до крыши, по самому умопомрачительному последнему крику. Может быть, вы помните, дорогие мои, что Курт Вестерхайм, предыдущий муженек, преподнес Сильвии к свадьбе эту скромную хижину в восемнадцать комнатушек. Как, вы спрашиваете, а куда же девался Курт? Отвечаю — он в Сент-Тропесе, и как будто надолго. Там же живет некая французская герцогиня с очень-очень голубой кровью и двумя просто обворожительными детьми. Вы хотите знать, что думает об этом повторном браке Харлан Поттер? Тут можно только гадать. Мистер Поттер ведь никогда и ни за что не дает интервью. Всему есть пределы, мои милые».

Я отшвырнул газету в угол и включил телевизор. После этой собачьей блевотины даже борцы смотрелись прилично. Но факты, вероятно, были изложены точно. В светской хронике рисковать опасно.

Я представил себе эту восемнадцатикомнатную хижину, пошедшую в придачу к нескольким поттеровским миллионам, не говоря уж о том, как ее разделали эти Дюо в новейшем символико-фаллическом духе. Но никак не удавалось представить себе Терри Леннокса — как он в шортах слоняется вокруг одного из своих бассейнов и по переносному радио приказывает дворецкому заморозить шампанское и поджарить куропаток. Почему не удавалось, я не понимал. Если этому парню приятно играть роль комнатной собачки, мне-то что? Я только не хотел его больше видеть. Но знал, что придется — хотя бы из-за этого проклятого чемодана с золотыми застежками…

Это случилось в сырой мартовский вечер. В пять часов он вошел в мою убогую обитель для размышления. Выглядел старше, был очень трезв, строг и блистательно спокоен. Был похож на боксера, который научился стойко держаться под ударом. Он был без шляпы, в перламутрово-белом дождевике, в перчатках, седые волосы были приглажены, как перья на птичьей грудке.

— Пойдемте выпьем в какой-нибудь тихий бар, — сказал он, как будто мы не виделись всего минут десять. — Если, конечно, у вас есть время.

Мы не стали пожимать рук. Мы ни разу еще этого не делали. Англичане, в отличие от американцев, не обмениваются постоянными рукопожатиями, и Терри Леннокс, хотя и не был англичанином, соблюдал их правила.

Я сказал:

— Заедем ко мне, заберите ваш роскошный чемодан. Он мне надоел.

Он покачал головой.

— Будьте любезны, подержите его у себя.

— Зачем?