Долгое прощание

Первым оказался здоровенный блондин хамского вида по фамилии Кюиссенен или что-то в этом же финском роде. Он втиснул массивный зад в кресло для посетителей, водрузил на стол две мозолистые лапы и поведал, что работает на экскаваторе, живет в Калвер-сити, а чертова баба из соседнего дома хочет отравить его собаку. Каждое утро, выпуская собаку погулять, он обыскивает весь двор, потому что соседка забрасывает к нему фрикадельки. Пока что он нашел их девять штук, и во всех был зеленоватый порошок — мышьячная отрава против сорняков.

— Сколько возьмете посторожить и поймать ее на этом деле? — Он уставился на меня не мигая, словно рыба в аквариуме.

— А сами почему не можете?

— Мне надо на жизнь зарабатывать, мистер. Вот сижу здесь, и то теряю по четыре двадцать пять в час.

— В полицию не обращались?

— Обращался и в полицию. Может, на будущий год они и соберутся. Сейчас слишком заняты — лижут задницу «Метро-Голдвин-Майер».

— А в ОЗЖ? К кошатникам?

— Кто такие?

Я рассказал про «кошатников? — Общество защиты животных. Он остался равнодушен. Знал он про ОЗЖ. Пошли бы они подальше. Животные мельче лошади их не интересуют.

— На дверях написано, что вы расследуете, — сварливо заявил он. — Так какого лешего, идите и расследуйте. Полсотни, если вы ее поймаете.

— Извините, — отозвался я. — Я сейчас занят. К тому же две недели прятаться в сусличьей норке у вас на заднем дворе не по моей части — даже за полсотни.

Он хмуро встал.

— Важная шишка, — сказал он. — Деньги ему не нужны. Брезгует спасти жизнь паршивой собаке. Ну хрен с тобой, важная шишка.

— У меня свои неприятности, м-р Кюиссенен.

— Поймаю — отверну ей шею к черту, — пообещал он, и я не усомнился, что так и будет. Он слону заднюю ногу мог бы отвернуть. — Потому я и хотел, чтоб кто-то другой за это взялся. Мешает ей, что бедняга гавкает, когда машина возле дома проходит. У, сука кривомордая! — Он направился к двери.

— Вы уверены, что она именно на эту собаку нацелилась? — осведомился я у его спины.

— Еще бы не уверен. — Он был уже на полпути, когда до него дошло. Он резко развернулся. — А ну, повтори, умник.

Я только покачал головой. Не хотел с ним связываться. Он мог дать мне по голове моим же письменным столом. Фыркнув, он удалился, едва не снеся дверь с петель.

Следующим номером нашей программы оказалась женщина, не старая и не молодая, не слишком чистая и не слишком грязная, на вид бледная, обтрепанная, сварливая и глупая. Девушка, с которой она вместе снимала квартиру — по ее понятиям, всякая работающая женщина есть девушка — таскала деньги у нее из сумочки. То доллар, то пятьдесят центов, но порядочно. Она считала, что всего пропало долларов двадцать. Такими деньгами она бросаться на могла. Бросаться деньгами на переезд в другую квартиру тоже не могла.

Бросаться деньгами на сыщика не могла. Она подумала, может, я припугну сожительницу, ну, по телефону, что ли, не называя имен.

На то, чтобы это изложить, у нее ушло минут двадцать. Рассказывая, она не переставала комкать матерчатую сумку.

— Это может сделать любой ваш знакомый, — сказал я.

— Ну, вы как-никак сыщик.

— У меня нет лицензии на запугивание людей, о которых я ничего не знаю.

— А я ей скажу, что у вас была. Как будто я кого-то другого подозреваю. Просто скажу, что вы за это взялись.

— Я бы не советовал. Если назовете мое имя, она может мне позвонить. Если позвонит, я скажу ей правду.

Она вскочила, прижимая к животу свою обтрепанную сумку.

— Вы не джентльмен, — визгливо заявила она.

— Где написано, что я должен быть джентльменом?

Она удалилась, бормоча себе под нос.

После ленча я принял м-ра Болдуина У. Эдельвейса. В подтверждение этого у него имелась визитная карточка. Он был управляющим агентства по продаже швейных машин. Это был маленький, усталый человек лет сорока восьми — пятидесяти, с маленькими ручками и ступнями. Рукава коричневого костюма слишком длинные, поверх тугого белого воротничка повязан лиловый галстук в черный ромбик. Он присел на край стула и воззрился на меня грустными черными глазами. Шевелюра у него была тоже черная, густая и пышная, без единого седого волоса. Аккуратно подстриженные усы имели рыжеватый оттенок. Он мог бы сойти за тридцатипятилетнего, если не смотреть на кисти рук.

— Меня зовут Болдуин, но можете называть просто Балдой, — объявил он. — Все так зовут. Так мне и надо. Я еврей, женат на христианке, двадцати четырех лет, красавице. Она уже пару раз убегала из дома.

Он достал фотографию и показал мне. Возможно, ему она казалась красавицей. На снимке была неряшливая женщина со слабовольным ртом.

— Чем могу помочь, м-р Эдельвейс? Бракоразводными делами не занимаюсь.

Я попытался отдать ему фото. Он отмахнулся.

— Клиент для меня всегда «мистер», — добавил я. — Во всяком случае, пока он не наврет с три короба.

Он усмехнулся.

— Врать не привык, это не бракоразводное дело. Я просто хочу, чтобы Мейбл вернулась. Но она не вернется, пока я ее не найду. Может, для нее это такая игра.