Долгое прощание. Обратный ход

Я вошел к себе и подобрал с пола почту. Часть лежала на столе, куда ее положила вечером уборщица. Распахнув окна, я вскрыл конверты и выбросил ненужное, то есть практически все. Переключив входной звонок на другую дверь, набил трубку и стал сидеть, ждать, не раздастся ли крик о помощи.

Я думал о Терри Ленноксе как–то отвлеченно. Он был уже далеко – седые волосы, лицо в шрамах, легкое обаяние и гордость на свой особый лад. Я его не судил, не анализировал – ведь не спрашивал я его раньше, как его ранило или угораздило жениться на Сильвии. Он был словно человек, с которым знакомишься на пароходе. Вроде бы хорошо узнаешь, но в то же время и не знаешь вовсе. И исчез он похоже – попрощались на пирсе, пока, старина, будем держать связь – но ты знаешь, что ни ты, ни он больше не объявятся. Очень возможно, что вы с ним никогда уже не встретитесь. А если и встретитесь, это будет абсолютно другой человек – член фешенебельного клуба. Как бизнес? Да неплохо. Хорошо выглядите. Вы тоже. Я в весе слишком прибавил. Ох, не говорите. Помните нашу поездку на ?Франконии? (или как ее там?). Еще бы, прекрасно прокатились, правда?

Черта с два, прекрасно. Ты подыхал со скуки. Только потому и заговорил с соседом, что рядом не было никого поинтереснее. Может, и у нас с Терри Ленноксом так было? Нет, не совсем так. Во мне жила часть Терри. Я вложил в него время, и деньги, и три дня в каталажке, не говоря уже про хук в челюсть и удар по шее, который я чувствовал при каждом глотке. А теперь он умер, и я не мог вернуть ему его пять сотен. От этого я разозлился. Всегда злишься на мелочи.

Звонок в дверь и по телефону раздались одновременно. Я взял сперва трубку – звонок в дверь означал всего лишь, что кто–то вошел в мою тесную приемную.

– Мистер Марлоу? С вами будет говорить мистер Эндикотт.

Он подошел к телефону.

– Это Сюэлл Эндикотт, – представился он, будто не знал, что его чертова секретарша уже довела это до моего сведения.

– Доброе утро, мистер Эндикотт.

– Приятно услышать, что вас выпустили. Наверное, ваша идея – не оказывать сопротивления – оказалась правильной.

– Это не моя идея. Просто упрямство.

– Сомневаюсь, что вы снова услышите об этом деле.

Но если услышите и вам понадобится помощь, дайте мне знать.

– Вряд ли. Он умер. Поди докажи, что мы с ним вообще встречались. Потом надо доказать, что я знал о преступлении. А потом – что он преступник и скрывается от закона.

Он прочистил горло.

– Может быть, – осторожно заметил он, – вам не сказали, что он оставил полное признание?

– Сказали, мистер Эндикотт. Я сейчас говорю с юристом. Разрешается ли мне произнести, что и подлинность, и правдивость этого признания тоже еще надо доказывать?

– Боюсь, что у меня нет времени для юридических дискуссий, – отрезал он. – Я улетаю в Мексику для выполнения довольно грустного долга.

Догадываетесь, какого?

– Гм. Смотря кого вы представляете. Вы ведь так и не сказали, помните?

– Прекрасно помню. Ну, до свидания, Марлоу. Мое предложение о помощи остается в силе. Но позвольте дать вам еще и совет. Не будьте слишком уверены, что у вас все в порядке. Ваш бизнес очень уязвим.

Он повесил трубку. Я посидел минутку, не снимая руки с телефона и насупившись. Затем стер с лица хмурое выражение, встал и открыл дверь в приемную.

Возле окна сидел человек и листал журнал. На нем был серо–голубоватый костюм в еле заметную клеточку, на скрещенных ногах – черные мокасины, удобные, как домашние туфли – такие не протирают на каждом шагу дырки в носках. Белый платок был сложен квадратиком, и за ним виднелся краешек темных очков. Волосы у него были густые, темные и волнистые. Загорел он до черноты. Он вскинул на меня глаза, блестевшие, словно у птицы, и растянул в улыбке губы под ниточкой усов. Галстук у него был темно–коричневый, прекрасно вывязанный, рубашка сверкала белизной.

Он отбросил журнал.

– Ну и дерьмо печатают, – сообщил он. – Это я про Костелло читал. Многие знают насчет Костелло. Столько же, сколько я про Елену Прекрасную.

– Чем могу вам быть полезен?

Он неторопливо смерил меня взглядом.

– Ишь, Тарзан на красном самокате, – сказал он.

– Что?

– Ты, Марлоу, Тарзан на красном самокате. Потрепали они тебя прилично?

– Так себе. Вам до этого какое дело?

– А после звонка Олбрайта Грегориусу трогали тебя?

– Нет. После – нет. Он быстро кивнул.

– Ну, ты и нахал – самого Олбрайта попросил вызво лить тебя от этого жлоба.

– Я спрашиваю, какое вам до этого дело. Кстати, я не знаком с начальником полиции Олбрайтом и ни о чем его не просил. С какой стати ему за меня заступаться?

Он угрюмо уставился на меня. Потом медленно встал – грациозно, как пантера. Прошелся по комнате, заглянул в кабинет. Дернул в мою сторону подбородком и вошел туда. Такие парни всюду хозяева. Я вошел следом и закрыл дверь. Он стоял у окна, насмешливо обозревая помещение.

– Мелочь ты, – изрек он. – Совсем мелкая рыбешка. Я сел на стол, ожидая, что будет дальше.

– Сколько имеешь в месяц, Марлоу? Я промолчал и закурил трубку.

– Семь пятьдесят, наверное, твой потолок, – заявил он, Я уронил обгорелую спичку в пепельницу и выпустил клуб дыма.