Долгое прощание с близким незнакомцем

Мысли на этот счет, как и Виталию Крылову, приходили мне в голову в основном в непогоду, чаще во время дождя. Пока дождь молотит по крыше палатки, но внутри сухо, а в спальнике еще и до невероятности уютно и тепло, думается особенно хорошо — о чем угодно. И о женщинах, и о работе, и о смысле жизни, и о науке и искусстве. Все это и поврозь, и вместе имеет прямое отношение к пониманию «блага», к надежде на достижение счастья, которое лично мне представлялось состоянием непрерывного нарастающего восторга сердца и ума, иными словами, души, разума и духа. Даже восторженное состояние каждой клеточки тела, казалось мне тогда, сублимируется в восторг души и уносит из материальной сферы совсем в другую, откуда мы, по всей вероятности, явились на Землю и куда, уже совсем определенно и несомненно, уйдем. Не зря же Будда, Великий Просветленный, смотрел на ведущих активную земную жизнь с нескрываемой иронией. Подобную улыбку случается видеть на лицах бывалых людей, знающих, что к чему в этом мире, когда они наблюдают «чечако», несмышленышей-новичков, в головах которых нет ничего, кроме благоглупостей и рвения к преходящим благам.

Я всю жизнь считал, что мне повезло, как мало кому, когда я оказался на Севере, на малонаселенной окраине империи. И не только потому, что успел застать там почти или даже совсем не тронутую, ошеломляюще прекрасную природу, но и потому, что был как нигде далек от многоэтажной иерархии коммунистической партии и советской власти с обязательной посредственностью и хамом во главе. Именно там, как никогда прежде, я был близок с людьми, внешне примитивными, необразованными и даже дикими, но на поверку замечательно мудрыми, искусными во всех жизненно важных делах, честными и бескорыстными — словом, достойнейшими представителями рода человеческого, к тому же снисходительными и терпеливыми в отношении тех, кто был слабее их.

И вот к этим людям я явился насаждать культуру, цивилизацию? Терпимость «дикарей» к слабости пришельцев, очень часто ставившей их на грань смерти, готовность спасти и поддержать, не только поражала, но и, честно говоря, ставила в тупик. Ну что им стоило дать чужакам загнуться при первых же столкновениях с жестокими реалиями Севера, тем более что многие из них были корыстны, нечестны и властны? Но нет, они их спасали, а, становясь жертвами агрессии, старались по возможности уйти прочь (благо было куда) и очень редко брались за оружие, хотя были храбрыми и умелыми стрелками. Разгадки этому я не знаю, если только не принять за истину предположение, что принимать превентивные меры, пользуясь главным образом оружием, им мешала такая высокая духовная культура, какой люди «цивилизованных» стран еще не достигли, хотя как будто имели для того несравненно большие возможности. Это стало для меня настоящим уроком, особенно когда предстояло решить, на что тратить силы: на то ли, чтобы достичь богатства, славы, власти над другими людьми, или на то, чтобы остаться верным исходной чистоте и стремиться к вершинам духа, терпимости и понимания других.

Моя мечта оставить цивилизацию и держаться от нее как можно дальше не в последнюю очередь объяснялась примером жизни «примитивных» народов. Правда, я уступал даже самым неумелым и слабым из них, если говорить о способности существования в диких краях, несмотря на то, что неплохо стрелял из дробовика и винтовки. Любой абориген знал неизмеримо больше: когда, кого и где надо искать и добывать, а на что бесполезно тратить драгоценные время и силы. Для них проблема транспорта, особенно острая для меня, решалась естественным образом — сооруди нарты, запряги оленей или собак и езжай куда надо. Они могли делать запасы, не используя ни соли, ни холодильников (хотя холода, за исключением двух-трех месяцев в году, всегда бывало более чем достаточно). Они могли без отвращения — и даже с особым аппетитом и без вреда здоровью, есть копáльхен (квашеную моржатину) или кислую рыбу — то есть вполне прокисший и протухший и, по европейским меркам, совершенно испорченный, не пригодный в пищу продукт. Чукотские и ламутские пастухи могли не только ездить верхом на оленях, но и пробегать в день десятки километров по кочкарной тундре. Какой спортсмен такое осилит, хотел бы я знать? Но то была самая обыкновенная необходимость — иначе потеряешь и не найдешь оленей, а без них потеряешь возможность существовать.