Читаем Долгое счастливое утро полностью

Теперь же было иначе. Теперь она взлетала с улицы, по которой только что шла, и, старательно облетая провода и ветки деревьев, поднималась высоко, выше домов и облаков, туда, откуда земля казалась похожей на расстеленную карту. Нетрудным усилием воли она держала равновесие, регулировала скорость и направление полета, и при этом успевала отметить, что на такой высоте ей не холодно. В снах тело становилось ее летательным аппаратом, и это было, как будто было всегда. Но в какой-то момент начиналось падение. И мягкая посадка на обе ноги (как при прыжке с парашютом) приносила не облегчение, а досаду.

Полеты во сне можно было бы, по Адлеру, объяснить наличием комплекса неполноценности и жаждой власти. Или, по Фрейду, подавленной сексуальностью. Эти объяснения годились, но так, как годится старое пальтишко для того, чтобы добежать до ближайшего магазина. И только Юнг предлагал настоящую экипировку – для дальнего путешествия. Но еще раньше слово было найдено поэтом, усилившим существительное «побег» наречием «давно» и глаголом «замыслил»…

Иногда она знала, что летит над своим городом, иногда в ее городе жили те, кого давно уже не было в живых. Иногда это были незнакомые места. Иногда ей снилось, что она летит через всю страну, с востока на запад, над сплошными облаками, как бы над морем, и все время видит впереди себя неподвижное закатное солнце, проливающее на облака багровый свет… …и вдруг облака эти начинали расступаться, вздымались, как воды Чермного моря, и вот обнажалось дно… …она вглядывалась, но там, внизу, не видно было идущих людей, а видно было одно широкое, необъятное пространство, где много лесов, полей и рек…

Но были сны, в которых она поднималась еще выше, тело ее становилось невесомым, и ей становилось спокойно, как в материнской утробе…

* * *

А письмо действительно пришло.

Кроме коммунальных счетов, в почтовом ящике постоянно обнаруживалась реклама ремонтных фирм («Месяц до конца акции!»), ткацкой фабрики («Распродажа постельного белья!»), оконного завода («Старые цены – новые скидки!»), а также муниципальная газетка (на первой полосе дамочка, глава районной администрации, копирующая костюмом бывшую губернаторшу по прозвищу «Министерство счастья»), брошюры карманной партии с фотографиями лидера (второе десятилетие все тот же бессмысленный мужчина с фирменной небритостью), предложения от банков взять кредит по «соблазнительной» ставке 26,9 % годовых…

Иногда в ящик бросали конверты с «эксклюзивными предложениями». Два дня назад именно такое пришло от «Царского монетного двора». Монетный двор в городе, конечно, имелся, на территории Петропавловской крепости. Но слово «царский» сигналило о том, что двор с конверта левый, потому что настоящий до сих пор обходился без уточняющих прилагательных.

Она вскрыла конверт и достала: письмо на мелованной бумаге, подписанное неким (без указания должности) Михалковым-Эсмархом, две рекламы с изображением медалей в обрамлении триколора и георгиевской ленты, конверт с обратным адресом («Пожалуйста, наклейте марку»). На конверте ей бросилась в глаза фраза о «гарантированном приоритетном резервировании» (не многовато ли рычания?)… В письме сообщалось о мемориальной медали «из благородного серебра» (бывает иное?), а ее саму комплиментарно именовали «уважаемым коллекционером» (каковым она ни разу не являлась). В примечаниях указывалось (мелким шрифтом), что, при согласии на резервирование заказа, ее персональные данные «в течение пяти лет с последующим продлением будут использоваться и распространяться (еще чего не хватало!) в целях дистанционной торговли». Также указывалось на неоспоримые финансовые («скидка 50 % при условии заказа в течение пяти дней») и моральные («эксклюзивное персональное право», тавтология, но звучит внушительно) выгоды при заказе первой из предложенных медалей. Завершало все предостережение: «Ввиду ожидаемого высокого спроса (тут бы запятая или тире не помешали) на этот крайне востребованный (крайне, Карл!) предмет нумизматического коллекционирования (или тут) были введены строгие ограничения на резервирование: не более одного экземпляра на семью». «Строгие ограничения», «не более одного экземпляра»! – слова бьют в точку: генетическая память постсоветского человека при любом намеке на дефицит должна активизироваться: «югославские сапоги» (одну пару в одни руки), «польская кухня» (не забыть отметиться), «жигули» (очередь), «продуктовые наборы» (на работе), «талоны» (везде), «карточки» (Ленинград), «туалетная бумага» (в соседнем магазине выбросили, но это уже в перестройку)…

На одной из рекламок был изображен трехстворчатый складень: маленький альбом для хранения медалей. (Похожие альбомчики предлагали в вагонах метро бойкие торговцы: «Семейная реликвия! Памятные монеты в честь присоединения Крыма и Победы в Великой Отечественной войне! Почти даром!»)

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза / Проза