Долгорукова

   — Да, Государь, в радикальных преобразованиях государственного устройства надобна постепенность. Этого, к сожалению, не понимают эти оголтелые молодые люди. Им подавай всё сразу!

   — То-то и оно. Но всё сразу они не получат, ибо это противно интересу России, — заключил Александр.

Михайлов молчал как рыба. После успеха Добржинского, сумевшего склонить Гольденберга к покаянию щедрыми посулами, Лорис предписал всем коллегам удачливого следователя придерживаться его приёмов, его тактики.

Михайлова стали обволакивать посулами. Он продолжал молчать — прожжённый конспиратор, он знал истинную цену обещаниям врага.

   — Молчите? Бог с вами — продолжайте. Нам, должен вам доложить, всё известно, — следователь улыбнулся. Улыбка была натужная, кривая. — Хотите я прочитаю вам некоторые выдержки из устава вашего Исполнительного комитета. Хотите?

   — Как вам будет угодно, — буркнул Михайлов.

   — Извольте: вот, — и он уткнулся в бумагу, лежащую перед ним. — «Исполнительный комитет должен быть центром и руководителем партии в достижении цели, поставленной в программе...»

Если бы он в этот момент взглянул на Михайлова, то заметил бы как тот переменился в лице. Но он продолжал читать, приблизив лист к самым глазам, как видно, по близорукости:

   — «Все члены Исполнительного комитета признают безусловное подчинение большинству... Всякое имущество отдельных членов в момент их вступления делается безусловно и навсегда собственностью Исполнительного комитета...»

Оторвав глаза от бумаги, следователь с ехидством спросил:

   — А вы тоже пожертвовали своё имущество на алтарь комитета?

   — Читайте дальше, — угрюмо пробормотал Михайлов, — хотя это и не имеет отношения к делу.

   — Похоже, вы рассердились. А напрасно. Я, Александр Дмитриевич, несмотря ни на что продолжаю питать к вам уважение, ибо талант должен быть уважаем, даже если это, извините, злодейский талант. Что ж, продолжим. Я вижу, что это чтение доставляет вам удовольствие.

   — Вы угадали — не отопрусь.

   — Сделайте милость. Продолжаю: «Член обязан хранить в глубокой тайне внутренние дела Исполнительного комитета... Все личные симпатии и антипатии, все силы и самую жизнь каждый член исполнительного комитета обязан приносить в жертву его целей...»

   — Вот вы и принесли эту жертву, Александр Дмитриевич, — оторвался следователь. — Коли изволите вспомнить, один из героев вашего почитаемого литератора Чернышевского выразился о жертве, что-де она — сапоги всмятку. Дерзну навязать вашу жертву именно сапогами всмятку, то есть бессмысленной.

   — Называйте как хотите — ваше право.

   — Ну так я продолжу. Тут есть один любопытный параграф. Вот он: «Член Исполнительного комитета обязуется пробыть в составе общества впредь до осуществления его целей, т.е. низвержения существующего правительства...» Неужто вы так уверены, что вам с горсткой единомышленников удастся эта цель?

   — Если бы не был уверен — не впрягся бы, — теперь он отвечал ровным голосом, вполне овладев собой.

   — Что ж, если мне не удалось поколебать вас в вашей уверенности, очень жаль. Я должен вам объявить, что таковая цель — химера. Посему не стану читать дальше: всё-таки в этом утопическом сочинении более семидесяти параграфов. Подобные же сочинения ваших предшественников, в коих цинизм и кровожадность сочетаются с подобными же утопическими целями, были в своё время по указанию государя перепечатаны в «Правительственном вестнике». Дабы благонамеренные люди убедились в кровожадности и беспочвенности их сочинителей. Они извлечены из архива Третьего отделения и, кажется, принадлежат перу известного террориста Нечаева. И озаглавлены «Катехизис революционера». По-моему, вы многое из него перенесли в ваш устав и программу.

И он стал монотонно зачитывать отрывки из «Катехизиса...» «Первая категория — не отлагаемо осуждённых на смерть... по порядку их относительной зловредности, для успеха революционного дела так, чтобы предыдущие нумера убрались прежде последующих... Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта... К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом и энергией, но пользующихся по положению богатством, влиянием, связями и силой. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами и путями, опутать их, сбить их с толку, и, овладев, по возможности, их грязными тайнами, сделать их своими рабами...»

Категорий было множество. Заключался же «Катехизис...» призывом: «Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России».

   — Не желаете ли выразить своё отношение к сему документу? — с язвительностью вопросил следователь. — Полагаю, что вы должны с ним солидаризоваться.

   — Напрасно полагаете, — отрезал Михайлов, — мы не столь кровожадны, как вы думаете.

   — Но свергать-то законную власть намерены насильственным путём, — не унимался следователь. — Коли государь дарует конституцию, а к этому идёт, вы всё равно полезете драться.