Долгорукова

X. увидел издалека Перовскую — она кому-то махала белым платком. Он побежал к ней, но вдруг услышал взрыв.

В это же время. Набережная Екатерининского канала.

Из разбитой кареты вышел Александр. Он был бледен и слегка прихрамывал. К нему подбежал полковник Дворжицкий — полицмейстер первого участка, на санях сопровождавший карету императора.

Александр перекрестился и спросил его:

   — Схвачен ли преступник?

   — Схвачен, Ваше величество. Но, Государь, благоволите сесть в мои сани и ехать немедля во дворец.

   — Хорошо, но прежде покажи мне преступника. Поддерживаемый под руки, Александр приблизился к Рысакову.

   — Этот? Хорош. Что тебе надобно от меня, безбожник?

Один из подбежавших спросил:

   — Что с Государем?

Александр поглядел на спрашивающего и ответил сам:

   — Слава Богу, я уцелел, но вон... — и он указал на раненых, лежащих на снегу. Рысаков[16] зловеще усмехнулся:

   — Ещё слава ли Богу?

Александр повернулся и пошёл к месту взрыва. Дворжицкий снова обратился к нему:

   — Государь, ради всего святого, поедемте немедленно во дворец. Опасно.

   — Ну теперь уж что, — возразил Александр.

И в этот момент стоящий у решётки сада Гриневицкий[17] обернулся и бросил ему под ноги вторую бомбу... Раздался взрыв...

Несколько позже. Зимний.

И диким голосом закричала Катя.

И этот крик долго отдавался в комнатах и коридорах Зимнего, где сбежались, поражённые страшной вестью, приближённые императора и его семья.

Плакал наследник, теперь уже Александр III...

Плакал Константин Павлович...

Как ребёнок рыдал Рылеев...

Бледный, прислонился к стене Лорис-Меликов...

Тряслись руки у Адлерберга, пытавшегося налить воду в стакан...

Катю, постоянно теряющую сознание, под руки врачи увели в её комнаты...

И уже завешивали чёрным зеркала во дворце...

И пел хор. И стояли у гроба родные и близкие.

И Катя — коротко стриженная — положила ему на грудь венок из своих волос...

3 апреля 1881 года. Сенная площадь.

Народ толпился, ожидая казни участников покушения. Они уже стояли на чёрном эшафоте: Перовская, Желябов, Кибальчич, Рысаков и Михайлов.

Катя, сопровождаемая X., пыталась пробиться ближе к эшафоту. Но толпа не пускала их.

   — Я хочу её видеть, — твердила она X. — Я хочу видеть, как её повесят.

   — Её могут и помиловать в последнюю минуту. На Руси женщин не казнят.

   — Тогда вы убьёте её. Вы. Вы говорили, любите меня. Так убейте её. И я буду вашей — то, что от меня осталось. Варя говорила, вы метко стреляете — убейте.

   — Хорошо, хорошо, успокойтесь. И тише, на нас уже смотрят.

   — Вы сделаете это? — она подняла к нему лицо, закрытое траурной вуалью. — Ты сделаешь это?

   — Вот она, — сказал X.

Катя повернулась в сторону эшафота и увидела, как палач в красной рубахе надел на Перовскую, поверх её чёрной арестантской шинели, белый саван с башлыком. В этот момент Перовская повернулась в сторону, где стояла Катя, и Катя впервые увидела её лицо. И закричала — ей показалось, что она увидела себя, своё лицо. И она потеряла сознание... X. успел подхватить её...

На другой день. Петропавловский собор.

Катя стояла на коленях у могилы Александра, засыпанной цветами.

   — Это я убила тебя, я, — шептала она, но её шёпот гулко разносился под сводами церкви. — Я принесла тебе погибель. Бог за меня тебя покарал. Я заставила тебя поступать против Его правил. Из-за меня ты не продолжил реформы и дал повод им убить себя. Я не позволила тебе отречься от престола и уехать, ты был бы жив теперь... Прости меня, прости... Я хотела счастья себе, и тебе, и нашим детям, и всем вокруг, а всем принесла несчастье...

   — Катя, — услыхала она голос и обернулась. Перед ней стоял X.

   — Что вам угодно? Кто вы?

   — Катя...

   — Я вас не знаю, ступайте прочь...

X. увидел её глаза — пустые, ничего не выражающие, и медленно пошёл к выходу.

Катя поднялась, обернулась к скамьям — и вдруг явственно увидела, что на них сидит вся семья Александра и все его приближённые.

   — А, и вы здесь?.. Ждёте, когда я уеду из России?.. Вам не терпится. Вы не принимаете меня, не хотите знать моих детей, вы наконец почувствовали свою силу и можете сквитаться со мной за все годы, что он любил меня больше вас... Вы столько лет ненавидели меня, но боялись показать это, а теперь вы можете, можете — и никто вас не остановит, не накажет за меня... Не утруждайтесь, я уеду, уеду и никогда не вернусь сюда, в эту несчастную страну, где убивают самых лучших, самых добрых и честных, а молятся деспотам... А вы и дальше будете высылать всех, кто вам неугоден, вы дурные правила поставите впереди чувств, и ваши дети будут рождаться не от любви, а от расчёта, и вы выродитесь, все через сто лет, и я счастлива, что мои дети не будут жить среди ваших... Прощайте... — Тут она услышала выстрел где-то за стенами собора. Она поглядела на дверь, а потом обернулась снова, но — уже никого на скамьях не было, только несколько молящихся.