Долгорукова

Его вдове было сейчас пятьдесят пять. Дочь принца Вюртембергского, она была против воли выдана замуж: отец считал партию весьма завидною, так, впрочем, оно и было; жених был всего на восемь лет её старше. Супруга старалась держаться от него подалее, да их почти ничего и не связывало. После его смерти она признавалась своей ближайшей подруге и наперснице, что вздохнула наконец с облегчением, как бы кощунственно это ни звучало.

— Вседержитель знает, как я страдала от его грубости, попрёков и невежества, — прибавила она как бы в оправдание. — Быть может, потому Он и не дал ему веку.

Елена Павловна, несмотря на годы, сохранила и стать, и моложавость, и гладкую кожу. Глаза глядели ясно и с пытливостью, седина чуть коснулась её благородным серебром. Государь, отныне ваше имя не изгладится из истории России, какие бы потрясения её не ожидали, — произнесла она нарочито громко, так, чтобы слышали все остальные. — Эта реформа будет по праву наименована великою, а её свершитель — освободителем.

Александр благодарно глянул на великую княгиню и взяв её руку прижал к губам.

   — Я хотел большего, ма тант, — понизив голос, произнёс он, доверительно склонившись к ней. — Ты знаешь это больше, чем кто либо, — добавил он. Александр всем говорил ты, не исключая и женщин, и старцев. — Я продрался сквозь строй противящихся, всё-таки продрался.

   — Это был главный шаг, — подхватила Елена Павловна, — за ним должны последовать остальные. Впрочем, наш разговор на этом не кончен.

   — О, разумеется, ма тант, — качнул головой Александр. — Я буду рад возобновить его, когда ты пожелаешь. Но сегодня трудный день, он, как мне кажется, таит в себе много неожиданного.

Елена Павловна удивлённо взглянула на государя. С её губ уже готов был сорваться вопрос, но она тотчас прикусила язык. Неожиданное? Да, может быть. Неспроста отменен большой выход, неспроста нарушена традиция, неспроста умножены караулы. Что-то тревожит государя...

Она начинала смутно догадываться. Но как женщина умная и вовсе не склонная к пустопорожней болтовне и разного рода домыслам, Елена Павловна покинула кабинет. Всё станет известно в своё время. Во дворце витают тени, сонмы призраков. Они бесплотны, однако не отпускают нынешних его обитателей, будоражат память. Они являются нежданно, против воли, напоминая и предостерегая. Александр — чувствительная натура. Он не так прост, как о нём думают некоторые. Но слишком тяжка ноша, тяжка и одновременно сложна. Приходится быть постоянно меж двух огней. Он словно лоцман, правящий государственным кораблём в неведомом море, полном скал, мелей и других опасностей...

Было бы неделикатно расспрашивать государя и вообще вызывать его на разговор в столь высокоторжественный день. Да и видно было, что он спешит уединиться. Он подписал акт не глядя, стало быть, его содержание, сам текст был ему известен, изучен загодя. Лицо его при этом излучало недовольство, губы плотно сжаты. Елена Павловна была физиономисткой и душевные движения людей, с которыми ей приходилось соприкасаться, по большей части были ей открыты.

Ясно: государь испытал давление и вынужден был поддаться ему. Все его старания оставаться столь же единодержавным, как и в Бозе усопший отец Николай Павлович, не имели да и не могли иметь успеха. Весть о смерти государства — наследнику это тотчас же стало известно — вызвала радость одних и откровенное ликование других. Да и сам он в самой глуби души испытал некое облегчение.

Сказать по правде, он немало претерпел от отца. То была школа, была закалка. Он трепетал пред ним без какого-либо сопротивления, даже внутреннего. Он беспрекословно подчинялся ему на первых порах, видя его самодурство, жестокость, произвол, несмотря ни на что, сам терпел унижения. Мало-помалу, тонкими слоями всё откладывалось, копилось — не могло не копиться. И в душе росло сопротивление. Он пробовал возражать, но отец-император обрывал его, иной раз резко и прилюдно.

Обида всходила — безмолвная. И взошла.

«А ведь я наследник, будущий император, — иной раз с тоской размышлял он. — Можно ли так со мною при тех, кто станет в конце концов моими подданными? Как это ужасно, нестерпимо... Нет, я никогда не буду таким!»

Это было твёрдое решение. И однажды он поклялся пред иконой Спаса Нерукотворённого быть милосердным, добрым, душеполезным, ни в чём не похожим на отца.

Следовало прежде всего рассчитаться с прошлым, с наследством, оставленным ему отцом. То была злополучная Крымская война[20], и он, Александр, торопливо положил ей конец, не чинясь, невзирая на унизительные условия мира.

Александр не мог при этом не присоединиться к словам прославленного Алексея Петровича Ермолова, весьма точно охарактеризовавшего отца: «Вот если перед кем колена преклоню, то пред Незабвенным: ведь можно же было когда-нибудь ошибиться — нет же, он всегда попадал на неспособного человека, когда призывал его на какое-нибудь место».