Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

— О, вам это ничего не будет стоить. Скажем, те книги, которые вы и так знаете наизусть. Я прочитал каждое слово в своей библиотеке. Ну и вы могли бы уступить мне одно зеркало.

Кустистые брови Снельгрейва поползли вверх.

— Да, можете себе представить, у меня давно нет зеркала, и я даже не знаю, как теперь выгляжу. Это просто случайность, что мой вид не напугал вас до потери сознания.

— Не так уж он страшен, — дипломатично произнёс Снельгрейв.

Я втихомолку усмехнулся.

— Но, насколько я понимаю, вид достаточно скверный. Мне повезло, вы ведь привыкли к матросам, которые вас всё время окружают. Если мне не изменяет память, они обычно тоже не выглядят добрыми сынами Божьими.

— Возможно, — проронил Снельгрейв, красноречиво пожав плечами. — Но видели бы вы этих сынов Божьих, когда они берут рифы во время бушующего шторма, когда дождь хлещет так сильно, что приходится зажмуриваться, дабы не ослепнуть на всю оставшуюся жизнь.

— Да, в этом вы правы. Если бы они в одной руке держали катехизис, представляете, какие это были бы матросы. Ну, так как насчёт пира для экипажа? Будем ли мы его устраивать?

— Согласен, — сказал Снельгрейв, после короткого раздумья. — Судовладельцев я сумею умилостивить. Проблема в том, что я всегда даю команде еду и ром в количествах, соответствующих договорённостям в контракте. Значит, за этот счёт я ничего не могу сэкономить. По этой же самой причине мои люди не умирают, следовательно, и такого рода доходов у меня нет. Вы ведь знаете, как это бывает: во время плавания в Ост-Индию обычно двадцать процентов или около того отдают Богу душу. В результате получается большая экономия, по мнению многих моих коллег. Разве это не странно? Капитаны, перевозящие невольников, получают вознаграждение за каждого раба, доставленного живым через океан. А с экипажем — наоборот: капитан зарабатывает, когда кто-то из членов его команды во время рейса отправляется к праотцам.

— Да, кое-что об этом мне известно, — сказал я. — Но не беспокойтесь о своих запасах. Мы просто-напросто устроим пир за мой счёт. У меня всего достаточно, хватит мне до самой смерти и даже ещё останется.

Мысль о настоящем празднике, с обилием пищи, ромом и здоровыми моряками, знающими толк в гулянье, когда не задумываешься о завтрашнем дне, воодушевила меня.

Снельгрейв поглощал всё, чем угощали, с большим аппетитом. Даже самые мелкие лягушачьи лапки, называемые коренными жителями «нимфетками», он жевал с превеликим наслаждением. У него слюнки текли при одном только взгляде на омара с кусочками лимона и зёрнышками зелёного перца; а корзина, наполненная всевозможными фруктами и ягодами (не хватало лишь вишни, потому что она не растёт на Мадагаскаре), заставила его потерять голову от удовольствия.

— Да, что ни говори, вы здесь не бедствуете. Вряд ли кто-нибудь, даже в Лондоне, даже сам король, имеет возможность так вкусно поесть.

— Жизнь на краю света имеет свои преимущества, — сказал я и поднёс ему трубку, которой он затянулся с огромным удовольствием.

— Скажите мне, что нового в Бристоле? — спросил я, когда он хорошо раскурил трубку.

— А вы знаете Бристоль?

— Я там родился, по крайней мере, так мне говорила моя матушка. Насколько это правда, я вряд ли могу судить. Во всяком случае, я там рос, пока меня не отправили в школу в Шотландию, а оттуда я ушёл в море.

— И с тех пор вы туда не возвращались?

Я помедлил с ответом. Рассказывать об одноногом трактирщике в таверне «Подзорная труба» было равно умышленному риску раскрыть себя.

— Возвращался, я там был по делам, останавливался ненадолго, — сказал я. — Лет десять тому назад.

— Наверно, навещали родителей?

— Да нет, хотя можно, вероятно, сказать, навещал, — промямлил я, не найдя ничего лучшего.

Как это я не учёл, что Снельгрейв, естественно, спросит меня про родителей? Я теперь не так быстро соображаю. Очевидно, из-за своей писанины о былом, об этой правде, я напрочь забыл о правилах поведения в миру.

— Мой отец рано отдал концы, — сказал я, что соответствовало истине. — А мать уже покоилась в могиле, когда я вернулся.

— Смит? — спросил Снельгрейв. — Что-то не припомню в Бристоле кого-нибудь с такой фамилией. Это английская фамилия, да?

— Да, но вполне возможно, что отец жил под чужим именем. Насколько я понял, он занимался контрабандой в Бристольском заливе.

— Это, во всяком случае, не изменилось, — засмеялся Снельгрейв. — Контрабандисты живут и процветают пуще прежнего. Последнее, что я слышал, — на долю контрабандистов приходится пятнадцать процентов всей торговли в заливе. Ими следует восхищаться.

— А судоходство в целом?

— Кажется, остаётся таким же, каким было всегда. По торговле и количеству судов Бристоль уступает только Лондону. Кто-то сказал мне, в Бристоле можно одновременно увидеть до тысячи судов, и что из пятидесяти тысяч жителей две тысячи — моряки. Это немало. Рынок в Толси очень оживлённый. Вы, может быть, знаете, что Бристоль также стал центром работорговли в Англии?

— Нет, этого я не знал.