Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

Должен признаться, у меня промелькнула мысль об Ингленде и Девале. Но не потому, что я оплакивал их судьбу, а потому, что проклинал свою собственную. Я припомнил всю свою прошлую жизнь и подумал, что мне нечем особенно гордиться. Кары за мою жизнь мне не избежать.

Меня отправили к неграм, работавшим на плантации. Чтобы прислуживать в доме, надо войти в доверие, а мне не доверяли, и не без основания. Я оказался среди двух десятков чернокожих, которые вылупили глаза, когда я появился в их хижине. От Джека я научился нескольким словам на африканских наречиях, так что я мог бы поздороваться и перекинуться парой слов, и я попытался пустить свои знания в ход, но оказалось, что эти негры говорят по-датски. На моё счастье, двое из них были куплены у англичан на Ямайке после знаменитого мятежа, произошедшего там, и они стали моими толмачами.

Я позволил чернокожим пялиться на меня сколько влезет. Встретили меня враждебно, так как, во-первых, я — белый, а во-вторых — придурок, быдло, — так они называли всех новых рабов. Да, даже в среде отверженных существовала своя иерархия, где мне предстояло занять самую нижнюю ступень. И я решил действовать напролом. Я скромно спросил, кто у них главный. Мне указали на самую самодовольную рожу. Я подошёл, схватил черномазого за глотку. Сжимая всё сильнее и сильнее, я спокойно попросил своих помощников-толмачей объяснить всем, что я, Джон Сильвер, конечно, быдло и придурок, но трогать и обижать меня нельзя, у меня есть душа, я для них — табу, и так далее, всё в том же духе. Когда до них всех, включая главаря, которому они добровольно позволили командовать собой, мои слова как будто дошли, я отпустил его и лёг на соломенную подстилку, которая показалась мне пуховой периной после неструганных досок на «Беззаботном». Засыпая, я подумал, что пора кончать с полумерами, и, наверно, именно с этой минуты я всегда готов был поднять красный флаг. А чёрный — Весёлый Роджер — я ведь, можно сказать, давно поднял.

На следующее утро я проснулся спозаранку от грубого пинка ногой, высунувшейся из-под балахона.

— Поднимайся, — приказал священник.

Значит, и он знает несколько английских слов. Стало быть, все они здесь образованные.

— Меня-то не стоит пинать во имя Господа, — сказал я ему. — Я и так буду делать всё, что надо.

Я нехотя поднялся под бдительным оком священника, а потом отправился со всеми в поле. Пастырь шёл позади с кнутом в одной руке и дубинкой в другой. Время от времени он щёлкал кнутом, словно мы были быками в упряжке. Священники явно полагались на самих себя и своего Господа больше, чем другие плантаторы: они не пользовались, как те, услугами надсмотрщиков.

Как только стало возможно что-то различить на расстоянии вытянутой руки, наши лопаты воткнулись в твёрдую глинистую почву. Мы рыли ямы, одну за другой, по прямой линии. Беспрерывно ямы, и больше ничего, с рассвета до заката, под палящим солнцем, сжигавшим мою белую спину. Уже к обеду руки у меня покрылись большими водяными пузырями. Ничем хорошим это кончиться не могло. Я начал отставать ещё до того, как нам должны были давать третью порцию сладкой воды с ромом — горючее, которым нас заправляли. К тому времени я едва держал мотыгу в руках. И вдруг я услышал свист и почувствовал острую боль, — это кнут полоснул мою спину. Пришлось напрячь все силы, чтобы тут же на месте не прибить насмерть проклятого мерзавца. Но у меня хватило ума сообразить, что полуголый, с пузырями на руках и ссадинами на спине, я далеко не уйду. Так что, собрав все свои силы, я обернулся и сказал:

— Ради бога, отец, будьте милосердны!

— Такие, как ты, не должны осквернять имя Божье своим поганым языком. Здесь вы работаете на нас, чтобы мы могли трудиться во славу Божью.

— Но я христианин, отче. Меня окунали в купель и всё такое прочее. Не думал, что христиан можно бить кнутом.

— Ошибаешься. Единственное, что не дозволено, согласно нашим правилам, — чтобы белого бил негр. Всё остальное дозволено. А мы следуем нашим правилам, друг мой.

Этот святой отец был неумолим. Позже я узнал, что Хольт — так его звали — самый жестокий из всех, хотя нельзя сказать, что кто-нибудь из них был добрым сыном Божьим. Месяца полтора назад Хольт собственноручно забил насмерть двухлетнего мальчика. И вообще он хлестал малолетних рабов четырёххвостой шёлковой плетью, которая обычно предназначалась для взрослых. Так что этот Хольт был непревзойдённым злодеем, знаменитым на весь остров.

Внутри меня всё кричало и вопило, когда мои израненные руки пытались удержать лопату. Но я стиснул зубы. От следующего удара кнутом меня спасли другие рабы, надо отдать им должное. Увидев, каково мне приходится, они стали работать медленнее, ровно настолько, чтобы Хольт не заметил этого. В тот же вечер одна из рабынь состряпала что-то вроде мази и смазала мне спину и руки. Она лечила меня три дня, и мои руки зажили, на них не осталось и следа. Я был счастлив: ведь я очень тщательно оберегал свои руки с той самой поры, когда состоялся наш разговор с капитаном Барлоу.