Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

Зато я усёк, что каждому, включая наипоследнейшего из матросов, можно сказать приятные для него слова и что у меня есть дар удовлетворять эту душевную потребность человека. Короче говоря, никто не сумел раскусить меня, тогда как я учился всё лучше и лучше понимать других. И одновременно — так уж устроен наш мир — окружающие полюбили меня и стали считать хорошим товарищем.

Кстати, у меня накопились и деньги, при моей-то бережливости и практичности. Помимо спрятанного в поясе контрабандного наследства от папаши, которое я сохранил в целости, было чуть ли не трёхгодичное жалованье да барыш от кое-каких торговых сделок, заключать которые не возбранялось любому моряку. Моя наличность составляла целых шестьдесят фунтов и была зашита в разных предметах одежды. Кому бы это пришло в голову? Во всяком случае, никому из нашей команды.

Едва ли не рассеянным взором я отметил, что подбежавший к капитану первый помощник взволнованно указывает куда-то за корму. Я обернулся туда (раньше я вместе со всеми смотрел на лежащие слева по носу скалы и заманчивые ярко-зелёные холмы). Никогда не забуду открывшегося мне сзади зрелища. Исподволь и в то же время довольно быстро небо потемнело до цвета смоляного вара и, подобно каракатице, заливало чернилами остатки небесной лазури, которая ещё несколько мгновений продолжала висеть над «Леди Марией». На горизонте бесновались катившиеся в нашу сторону разрушительные валы. Я уверен, что ни один человек на борту — даже самые бывалые и закалённые морские волки, вся жизнь которых прошла на море, — не переживал ничего подобного. Страх и ужас читался на многих лицах, которые теперь дружно оборотились к капитану Уилкинсону. Похоже, все знали, что нам предстоит сразиться с парусами и снастями не на живот, а насмерть.

Однако приказа лезть на реи не последовало. Ещё раз посмотрев за корму, капитан Уилкинсон повернулся к экипажу.

— Ребята, — привычным хлёстким тоном проговорил он, — через несколько минут здесь будет шторм, какого мы ещё не видывали. Будете выполнять мои приказы, возможно, нам удастся отстоять судно. В случае неповиновения вас ожидает расстрел на месте как бунтовщиков. Я понятно выразился?

Все промолчали, один только я впервые возвысил голос, которым впоследствии прославился, чтобы выкрикнуть то, до чего, за неимением воображения или расчётливости, не додумались другие.

— Ура капитану Уилкинсону! — истошно завопил я.

И экипаж сначала вяло, а затем, под моим руководством, зычно и слаженно грянул ура капитану Уилкинсону, последнему из людей, который заслуживал такую честь.

На миг капитан едва не потерял самообладание. Он отпрянул, словно от удара кулаком, но тут же опомнился и рявкнул во всю силу своих лёгких:

— Молчать!

Воцарилась гробовая тишина, что было неудивительно, поскольку одной ногой мы уже стояли в могиле.

— Нечего тратить время на виваты, — продолжал капитан Уилкинсон. — Вам, наверное, странно, что я не погнал вас убирать паруса. На то есть одна простая причина. Вы не успеете зарифить и половину, как налетит кормовой ветер. Когда же паруса наполнятся, многих из вас снесёт в море. А потому… — он в последний раз взглянул через плечо, — вторая вахта — к помпам! Первая травит шкоты и отпускает паруса. Рулевые займутся шлагами. Когда все паруса будут полоскаться, половина первой вахты — натягивать предохранительные канаты. Вторая половина — готовить штормовые паруса. Посмотрим, когда дойдёт до дела, останутся ли у нас мачты для них. Надеюсь, излишне говорить, что нельзя терять ни минуты. Это должны соображать даже вы.

С пеной у рта прокричал свои распоряжения первый помощник. Когда освободили шкоты, захлопали отпущенные паруса. Как боцман, я должен был всегда стоять на подхвате и не входил ни в одну из вахт, поэтому успел обернуться за корму. Это, сказал я себе, не какой-нибудь white squall, шквал при безоблачном небе. На нас надвигался жесточайший шторм, который постарается прикончить всю команду, в том числе и меня. Я понял это, когда мой взгляд упал на Боулза, самого старшего из бывалых моряков на «Леди Марии», который считался у нас докой по части волнений и штормов. Он рухнул на колени и молился! Он, который за всю жизнь не вознёс ни одной молитвы; который всегда утверждал, что надеется только на компас; который наставлял нас, что лучший способ отправить судно на дно — тратить время на обращение за помощью к Отцу Небесному! Теперь Боулз сам молился!

И тут капитан Уилкинсон спокойным размеренным шагом подошёл от штирборта ко мне.

— Почему вы затеяли этот ор, Сильвер? — ледяным тоном произнёс он. — Почему все кричали ура?

— Не знаю, сэр. Может, потому, что надо было вселить в ребят надежду и мужество.

— Вселить надежду и мужество? Разве для этого недостаточно смертельной угрозы?

— С вашего разрешения, сэр, недостаточно, если каждый знает, что и так умрёт.

Капитан Уилкинсон пристально посмотрел мне в глаза.

— Вы уверены, что они кричали ура не в мою честь?

— Так точно, сэр, уверен. Поглядите сами!

Я указал на Боулза, который по-прежнему стоял на коленях и молился.