Доля ангелов

Потом — с дымящейся чашкой — в кабинет, в вольтеровское старое кресло — маленькую крепость, героически отвоевавшую у вселенной крохотное пространство. Удобное, уютное, хорошо защищенное.

Папку — на колени. Плечи вперед, вниз, подбородок — к груди, каналы восприятия отключены, сознание напряжено до предела — думать!

Первое. Нет никаких сомнений: это писал Антон. Из чего вытекает масса всяких «ахов» и «охов».

Выходит, к примеру, он знал обо всем. О моем, так сказать, преступном намерении. Желании — говоря языком человеческим — избавиться от его персоны. Заодно уж избавить мир.

«Ах», конечно. Еще какой «ах»!

Потому что — мистика чистейшей воды. Никогда ни с кем, даже с духовником на исповеди, не делилась этими мыслями. Именно что мыслями. Дальше-то дело не пошло. Кому знать, как не мне? Выходит, было кому. Антону.

Откуда?

Выведывал, что ли, ночами, накачав меня какой-нибудь гадостью? Психотропными — как теперь говорят — препаратами. Откровенно говоря, верится с трудом.

Догадался? Почувствовал? Уловил звериным чутьем? Много больше похоже на правду. И никакой мистики. Сгущалось между нами что-то эдакое… Грозовое. А вернее, предгрозовое. Когда в воздухе уже полно электричества. Исподволь копится предстоящая ярость, буря и… Что? Правильно: смерть. Очень логичное смысловое построение. Одинаково — между прочим — подходящее нам обоим.

В рукописи — кстати — про то же. Про степень готовности. Более высокую, между прочим, у Антона.

Так-то.

Другое «ах» — касательно Вивы. Не забыл, выходит, Антоша, не стер файл в памяти, не стряхнул воспоминания, как досадную крошку с безупречного лацкана. Или вспомнил, когда сам оказался на краю. Боль скрутила нечеловеческая, похожая на ту, что терзала ее. Физическая, душевная — все едино.

Странно однако ж: в бесконечной череде женщин, в этот час, припомнил только двух — ее и меня. И даже как будто перепутал. Впрочем — что уж лукавить? — ничего особенно странного в этом нет. Обе мы кое-что да значили в его жизни. Сыграли — как пишут в официальных биографиях — не последнюю роль. Вот и вспомнил. И объединил. Живую — с мертвой. Последнее — меня не задевает. Не пугает. Скорее уж — трогает.

Еще одно «ах» — вне всякого сомнения — следует адресовать философским экзерсисам Антона. Не ожидала. Однажды, впрочем, было уже нечто подобное. Меньше философской зауми, больше романтики — но тоже нежданно-негаданно. Давно. Двадцать два года назад. В клинике профессора Надебаидзе. Тогда — у больничной койки — он тоже говорил витиевато. И пожалуй, красиво. Теперь красивости заметно поубавилось, зато обозначилась попытка переосмыслить… Что, собственно?.. Жизнь? Законы мироздания? Догмы? Максимы? Он ведь, похоже, ринулся в богоборчество.

«Ах», да и только.

«Ахи», впрочем, следует исключить или по крайней мере отложить на какое-то время. «Ахи» — те же эмоции. Уведут — притом легко — в сторону, заморочат голову романтическим туманом.

Никаких более «ахов».

Второе.

Твердь под ногами, похоже, теряет несокрушимость. Потому что вопрос, обозначенный под номером два, не совсем укладывается в прокрустово ложе материального мира. Что до субстанций нематериальных — они для меня тайна за семью печатями. Срывать которые — откровенно говоря — не пыталась никогда. Предпочитала держаться на безопасном расстоянии.

Разве что гороскоп на глянцевой странице, случайно к тому же раскрытой, пробегала между делом. Удивляясь в очередной раз числу и упорству бесноватого племени жнецов и сеятелей на вечном поле чудес.

«Ракам сегодня следует проявить максимум осторожности. В пути вас подстерегают травмы, ушибы, серьезные увечья».

Всех. Одну двенадцатую населения планеты, включая грудных младенцев и безнадежно обездвиженных паралитиков. Воистину черный день для мировой травматологии.

Высмеивать гороскопы было, однако ж, делом нехитрым. Хитрых вопросов из области нематериальной судьба не подбрасывала. Щадила, что ли? Полагала, хватает того, что есть. Материального вполне. Но разве ж от этого легче?

Теперь, похоже, наметились некоторые перемены.

Вопрос номер два, к примеру. Как это писал Антон?

Как пишут вообще, целенаправленно или вдруг — по внезапному наитию — схватившись за перо? Порассуждать — дабы — обо всем на свете. Взглянуть на мир сквозь призму собственных умозаключений, оповестить читающую публику о том, что увидел. Разложить, уступая творческому томлению, сложный пасьянс впечатлений и чувств. Расписать потом — как легли карты. В назидание любителям потрепанных колод.

Словом, творил нечто: литературу, беллетристику? Страдал, наконец, графоманией?

Или — что?..

Твердь уже не колеблется — откровенно норовит ускользнуть из-под ног.

И все описанное позже он действительно пережил? Пусть во сне. Урывками. Кошмарами. Даже — собственную смерть. Удивительно, кстати, похожую на ту, что уже дышала в затылок.

«…кажется, я понял» — его последние слова.

Кажется, я понимаю тоже. Потому что помню, как это было: влажный ветер, налетевший вдруг, и странное чувство полета.

Твердь земная окончательно уходит из-под ног. На какой-то миг даже кажется: безвозвратно.