Доля ангелов

   Рукопись была обернута в старую цирковую афишку, изображавшую синеглазого блондина, принца дамских грез. Златокудрый Лоэнгрин был одет в цилиндр и черный лоснящийся фрак с пышным жабо и хризантемой в петлице. В руке зажаты три карты: тройка, семерка и туз. Белая перчатка оттеняет непорочность намерений, в роковом прищуре – грусть провидца и одиночество гения. На плече, свесив розовый хвост на атласный лацкан, примостилась белая мышь.

   Афишка гласила:

Оскар Тайбеле Сеанс прямого видения ДК «Прожектор» 11 ноября 1959 года. 19 часов.    

Поезд присвистнул, вагон мягко качнулся и поплыл в прошлое. Я раскрыл рукопись, заранее опасаясь стариковских бредней:

...

   «Друг мой неведомый, дальний и бесконечно близкий!

   Я отдаю на твой суд исповедь закоренелого праведника, принесшего в мир больше зла, чем убийца и насильник. В этой страшной сказке – слепок времени, в котором мне довелось жить и любить.

   Свою драгоценную реликвию я отдаю тебе, именно тебе, и в этом не просто моя воля, но и перст судьбы, вверяющий тебе тайный ключ от истории мира...»

   Уф! Я перевел дух. Пожалуй, слишком напыщенно для крепкой «завязки», но в целом весьма впечатляюще, особенно про «закоренелого праведника». И предвкушая почти любовное свидание, я погрузился в чтение.

   «Долгое время я был уверен, что моя мать – старая цирковая тигрица, ибо ее теплый, костлявый бок и шершавый язык остались в моей памяти, а вместо повивальной бабки мое появление на свет приветствовал циркач в цилиндре и черном фраке.

   Цирковые «рождаются в опилках». Я выпал на арену из летающего сундука уже семилетним, одетым в аккуратное пальтишко, штанишки на помочах, чулки и тяжелые осенние башмаки. Под плеск аплодисментов меня обнесли вокруг арены. Черный стриженый пудель танцевал на задних лапах, колючие блестки конфетти и белые голубиные перья сыпались мне на лицо. О небесах, с которых упал мой волшебный сундук, я, как и положено, ничего не помнил. В силу какого-то глубокого испуга, я потерял дар речи, хотя прекрасно слышал и все понимал. За гранью памяти все еще брезжили глухие и сокровенные тени, там жила загадка моего рождения и тайна моего молчания.

   Все это случилось осенью печально известного 1937 года. Во имя смутных опасений и предосторожностей, а, может быть, во исполнение обряда огненного крещения, всю мою одежду сожгли в первую же ночь.

   «Тебя мне подарили звезды», – объяснял мое появление из чрева летающего сундука мой учитель, и я представлял волшебные красные звезды, похожие на людей, раскинувших руки и ноги: материнские знаки моей страны.

   Вероятно, вследствие межпланетных перегрузок, в первую же ночь я едва не умер от мозговой горячки. Я метался в липком жару. Сквозь адский гомон и хрустальный звон до меня доносилось унылое пение, прерываемое гортанным голосом с сильным акцентом:

   – Тайбеле, маленький Тайбеле, белый голубок в стране черных воронов. Я возьму тебя с собой, в далекое странствие по этой грустной планете...

   Это обещание было исполнено. На следующий день цирк погасил гирлянды разноцветных лампочек, свернул свои шатры и дырявые полотнища и исчез из старинного парка.

   С этой ночи моим отцом стал Вольф Кинг! Сам Кинг, фокусник и гипнотизер, медиум, вопрошающий прошлое, ясновидец, читающий будущее, как утреннюю газету за чашкой кофе. В то время уже гремели имена таких артистов, как Вольф Мессинг и гипнотизер Орнальдо. Кинг таился в тени их славы, хотя его дарование было столь же сильным и глубоким.

   Моим домом стала арена, а семьей – святой и грешный цирковой народ: спившийся клоун-буфф, престарелая клоунесса в школьных бантах, силовой жонглер, девушка-змея, человек-ядро и «говорящая собака». Смертельный номер «Из пушки на Луну» исполнял отважный лилипут Карлен, недаром его имя расшифровывалось героически: Красная армия Ленина. Его крошечным тельцем, как ядром, заряжали огромную пушку и отправляли в полет.