Доля правды

- Одна зараза знает, Геральт. Но, видать, это был недобрый храм. На алтаре, помню, лежали черепа и кости, горел зеленый огонь. Вонь стояла ужасная. Но ближе к делу. Парни схватили жрицу, сдернули с нее одежку и сказали, что я должен возмужать. Ну я и возмужал, глупый сопляк. Во время возмужания жрица наплевала мне в рожу и что-то проорала.

- Что?

- Что я чудовище в человечьей шкуре, что буду чудовищем в чудовищной, что-то о любви, о крови, не помню. Кинжальчик, маленький такой, был спрятан, наверное, в волосах. Она покончила с собой, и тогда... Удирали мы оттуда, Геральт, говорю тебе, чуть коней не загнали. Это был недобрый храм.

- Рассказывай дальше.

- Дальше было так, как сказала жрица. Через пару дней просыпаюсь утром, а прислуга, как меня кто увидит – в крик и ходу. Я к зеркалу... Понимаешь, Геральт, запаниковал я, случился со мной какой-то припадок, помню все как в тумане. Короче говоря, были трупы. Несколько. Я использовал, что только подвернулось под руку, как-то вдруг став очень сильным. А дом помогал, как мог: хлопали двери, летала по воздуху утварь, взметалось пламя. Кто успел, в панике бежал: тетушка, кузина, парни из дружины, да что говорить, убежали даже собаки, воя и поджав хвосты. Убежала моя кошка Обжорочка. От страха удар хватил даже тетушкиного попугая. Вскоре остался я один, ревя, воя, безумствуя и разбивая, что попало, главным образом зеркала.

Нивеллен замолчал, вздохнул, шмыгнул носом.

- Когда приступ миновал, - продолжил он чуть погодя, - было уже поздно что-либо сделать. Я остался один. Никому уже не мог объяснить, что изменилась только моя внешность, что хоть и в ужасном облике, но я всего лишь глупый мальчишка, рыдающий в пустом замке над телами слуг. Потом пришел жуткий страх: вернутся и забьют до смерти, прежде чем успею объяснить. Но никто не вернулся.

Чудовище на минуту замолчало, утерло нос рукавом.

- Не хочу возвращаться к тем первым месяцам, Геральт, еще сегодня меня трясет, когда вспоминаю. Перейду к делу. Долго, очень долго сидел я в замке, притихнув как мышь за печью, носа наружу не показывая. Если кто-нибудь появлялся – что случалось редко – я не выходил, просто велел дому хлопнуть пару раз ставней или рявкал в водосточную трубу, и обычно этого хватало, чтобы гость поднял за собой здоровенное облако пыли. Так было до дня, в который, на рассвете, выглядываю я в окно и что вижу? Какой-то толстяк срезает розы с тетушкиного куста. А надо тебе сказать, что это не что-нибудь, а голубые розы из Назаира, саженцы привез еще дедуля. Злость меня взяла, выскочил я во двор. Толстяк, обретя голос, который потерял было при виде меня, провизжал, что хотел токмо несколько цветков для доченьки, чтоб я его пощадил, даровал жизнь и здоровье. Я уж было собрался вытурить его за главные ворота, когда меня осенило, вспомнил я сказки, которые рассказывала мне когда-то Леника, моя няня, старая тетеха. Зараза, подумал я, вроде красивые девочки превращают лягушек в королевичей или наоборот, так может... Может есть в этой болтовне какая-то доля правды, какой-то шанс... Подпрыгнул я на две сажени, заревел так, что дикий виноград оборвало со стены и заорал: "Дочь или жизнь!" – ничего лучше мне в голову не пришло. Купец – а это был купец – залился плачем, а затем признался, что доченьке 8 лет. Что, смеешься?

- Нет.

- Потому что я и сам не знал, смеяться мне или плакать над моей паскудной судьбой. Жаль мне стало купчину, смотреть не мог, как он трясется, пригласил его в дом, угостил, на прощанье насыпал золота и камушков в мешок. Надо тебе сказать, что в подземелье осталось немало добра, еще с папулиных времен, я не очень-то знал, что с ним делать и мог позволить себе широкий жест. Купец сиял, благодарил, да так, что прямо обслюнявился весь. Должно быть, где-то он похвалился своим приключением, потому что не прошло и двух месяцев, как сюда прибыл второй купец. С собой захватил приличных размеров мешок. И дочь. Тоже приличных размеров.

Нивеллен вытянул ноги под столом, потянулся так, что затрещало кресло.

- Я живо столковался с купцом, - продолжал он. – Условились, что он оставит ее у меня на год. Пришлось помочь ему погрузить мешок на мула – сам бы не поднял.

- А девушка?