Долина

– За два часа до смерти он оказался в лесу один.

– Вот именно.

Циглер выпрямилась.

– Думаешь, приманкой служил брат Циприан?

Сервас пожал плечами.

– Не знаю.

– А взрыв?

– Очевидно, кого-то хотели поймать в западню, сделать так, чтобы этот кто-то, а может, и эти кто-то не смогли покинуть долину.

– Ты хочешь сказать, что некто в долине смог узнать, за что убили Хозье, и мог увидеть, кто его убил, а потому очень испугался.

– А что, ведь похоже на то?..

Ирен кивнула:

– Да.

– Или же…

– Или что?

– Или же этот некто сначала заманил его сюда, чтобы потом поймать в западню…

Циглер вдруг насторожилась.

– А каким образом он его заманил в долину?

Сервас задумался. Кажется, он угадал схему, нащупал план. Все было еще зыбко, нечетко, неощутимо, но контуры уже начали медленно проступать у него в голове, как сквозь туман.

– Кто сегодня приехал в долину и оказался в западне вместе с нами? Кто появился здесь перед самым взрывом? – сказал он.

И увидел, как в глазах Циглер зажегся огонек.

– Родители.

– Ты отдаешь себе отчет, что это означает? – сказала Ирен скептически. – Он что, убил Тимотэ Хозье только для того, чтобы заманить в долину родителей?

– Необязательно. Он мог держать под наблюдением и сына, и родителей.

– Значит, надо искать между ними иные связи, кроме родственных?

– Прежде всего надо искать связь, которая существует между Тимотэ Хозье и Камелем Эсани, и связь между родителями Хозье и Эсани.

– Связь первых двоих просто бросается в глаза.

– Наркотики… Но ты не хуже меня знаешь, что всегда надо идти дальше внешних видимостей. Эти видимости порой могут скрывать более глубокие истины.

С минуту они молча сидели над опустевшими тарелками.

– Ну, что, будем заказывать десерт? – сказал он. – Или кофе?

– Нет, сегодня ночью я хочу выспаться.

Сервас подумал об аббатстве, о жесткой постели и холодных простынях, которые дожидались его, и о пении монахов в 4 утра, и у него свело желудок. Он посмотрел на Циглер.

– Ты не особенно была разговорчива в машине, когда я тебя спросил, как дела.

Она подняла глаза.

– Может быть, потому, что дела совсем не очень…

– Не хочешь рассказать мне, в чем дело?

Она помедлила.

– Все очень сложно.

– Я понимаю. Ты вовсе не обязана…

– Дело в Жужке, – перебила она.

Он ждал продолжения.

– Она больна, – сказала Ирен, словно с трудом подбирая слова. – Болезнь серьезная… Это называется амиотрофический латеральный склероз. Название такое же жестокое, как и симптомы.

«Есть и еще одно название, – подумал он. – Болезнь Шарко». И по спине пробежала дрожь.

– Поначалу это казалось ерундой… Небольшое неудобство: слабость в правой руке и короткие судороги, которые быстро проходили… Это списали на проблемы с нервным каналом запястья или на нехватку магния. Ей становилось то лучше, то хуже…

Ирен глубоко вздохнула.

– А потом стала слабеть и левая рука… За ней другие мышцы. Однажды утром она проснулась и почувствовала, что ей трудно глотать. Ей становилось все хуже: прогрессивный паралич языка, проблемы с речью, с дыханием и координацией при ходьбе… Ей стало все труднее и труднее удерживать в руках предметы…

Она, не отрываясь, смотрела в свою тарелку, потом подняла глаза. Сервас увидел, как они затуманились и какая нестерпимая мука в них светилась.

– Конечно, на этой стадии мы поняли, что будет дальше… Эта проклятая мерзкая болячка в пятидесяти процентах случаев приводит к смерти через три года. Причин не знает никто. И понимаешь, от этой мерзости даже лечения не существует. Это в двадцать первом веке! Мы наблюдаем за далекими галактиками, тратим сотни миллиардов долларов на киноиндустрию, на спорт, а от какой-то гребаной болячки до сих пор нет лечения? Ну какой идиот сказал, что в природе все прекрасно устроено?

Ирен говорила с горечью и злобой. И Сервас поневоле подумал о Гюставе и обо всех детях, которых лечила Леа в детском центре больницы Пюрпан.

– Теперь Жужка уже не может ходить, не может самостоятельно есть, – продолжала Ирен. – Она передвигается в кресле на колесиках, почти не разговаривает, слабеет и худеет на глазах. С ней постоянно находится сиделка… Думаю, теперь ты легко поймешь, до какой степени мне некстати оказаться сейчас запертой в этой долине.

Он вдруг вспомнил одну дурацкую фразу, которую выудил из интернета: «Смерть – это болезнь, полученная при рождении». И подростка, пойманного на карманной краже, которого он допрашивал. На мальчишке была футболка с надписью: «Если жизнь такая сука, буду сукой похуже ее».

– Ну почему, почему все так устроено? Почему жизни обязательно надо украсть то, что у нас есть? Почему после великой радости всегда приходят великое горе и великая мука?

– Не знаю. Но был бы счастлив, если бы смог тебе ответить.

У него сжалось горло, и слова выговаривались с трудом. В глазах у Ирен блеснули слезы.

– Прости, – сказала она. – Сама не знаю, что на меня нашло.

– А как долго будут чинить дорогу?

В голосе Леа сквозило напряжение.

– Трудно сказать… несколько дней… может, и больше.

– А где же ты будешь ночевать?

Он окинул взглядом свою келью.

– В аббатстве. Тебе нечего бояться: на километры вокруг нет ни одной юбки.