Долина бессмертников

Была первая ночь Пятого полнолуния. Но луны почти не было видно, — лишь иногда краешек ее на миг показывался из-за сумрачно подсвеченного края облака, тускло озаряя опирающихся на копья караульных, кибитки и степь, по которой ползли смутные тени. Вдали невнятно погромыхивало. Но вот наконец донесся негромкий заунывный звук, похожий на волчий вой, и тогда Модэ понял, что его разбудило, — это был „волчий язык“ шаманов, навсегда врезавшийся ему в память с последней ночи в ставке Кидолу.

Модэ знал, что где-то в недоступных ущельях Хуннской горы есть стойбище шаманов, о котором в народе ходило немало темных слухов. Не один ли из обитателей его подает свой голос? Шаньюй некоторое время внимательно слушал, устремив взор в степь, затопленную шевелящейся мешаниной мрака и полумрака, потом кликнул нукера.

— Ты слышишь? — Модэ повел глазами в сторону, откуда слышалось тоскливое завывание.

— Да, шаньюй. Волк…

— Это не волк. Возьми с собой несколько человек и постарайся поймать того, кто воет.

— Да, шаньюй.

— Если вернешься ни с чем, тебе будет плохо. Ступай!

Нукер убежал. Шаньюй сел на кошму у входа в юрту и стал ждать. Резкие, словно бы навсегда окаменевшие черты его лица разгладились. Двадцатилетний Модэ выглядел гораздо старше своих лет, усталым, разуверившимся, не имеющим никаких желаний. Если бы сейчас увидел его Бальгур, он вспомнил бы недавнего подростка, мечтавшего стать вольным охотником, и, возможно, многое бы понял.

Бег облаков словно бы ускорился. Тысячи и тысячи косматых черных всадников тумэнь за тумэнем неотвратимо и грозно неслись в вышине с севера на юг, и все более сокращались разрывы между ними. Темней становилось в степи. Медленно тянулось время. Вдруг Модэ встрепенулся. Каменистая сухая земля донесла топот приближающихся лошадей. Вскоре всадники подскакали и остановились перед юртой. У давешнего нукера поперек седла лежал какой-то человек.

— Шаньюй, поймали!

— Хорошо. Ты получишь награду. Веди его ко мне, — и Модэ, пригнувшись, вошел в юрту.

Нукеры быстро развели огонь, и при красноватом свете кизячного пламени Модэ увидел перед собой тощего жилистого человека в драной одежде из волчьих шкур мехом наружу.

— По ночам вблизи стоянки войск рыскают одни лишь лазутчики, — тяжело глядя на него, сказал Модэ. — Ты, конечно, знаешь, как поступают с пойманными лазутчиками.

— Я не лазутчик, шаньюй, — отвечал человек. — Я шаман, один из тех могущественных, что живут на священной горе. Ты не смеешь причинить мне зло.

— Смею, и ты это знаешь, — равнодушно прозвучал голос Модэ. — Что ты делал там, где тебя поймали, и кому подавал весть волчьим языком?

Шаман молчал. Модэ взглянул на нукеров.

— Этот человек не должен жить, уведите его.

— Шаньюй, я скажу все, — торопливо заговорил шаман. — Недавно ко мне пришел человек и попросил приготовить для него жало смерти…

— Что это такое — жало смерти? — прервал его Модэ.

— Берется тонкая медная игла и на несколько дней втыкается в гниющий труп человека. Вынимают ее, когда она совсем почернеет. Если этой иглой хотя бы легонько оцарапать человека, он умрет в страшных…

— Кто был этот человек? — быстро спросил Модэ.

— Этого я не знаю, шаньюй, — твердо отвечал шаман.

— Знаешь. Скажешь. Свяжите этого человека покрепче и положите животом на огонь, — приказал Модэ.

Нукеры схватили шамана и начали срывать с него меховые лохмотья.

— Не делай этого, шаньюй! — вскричал шаман. — Я действительно не знаю того человека, но мне показалось, что он из рода Сюйбу.

— Кого хотели убить этой иглой?

— Я не спрашивал, шаньюй. Мне не надо этого знать.

— Верю. Где игла? Или ты уже отдал ее?

— Нет, шаньюй, я не успел увидеться с тем человеком. Твои люди опередили его. Игла у меня.

Шаман достал трубчатую кость мелкого грызуна, осторожно вытряхнул из нее короткую черную иглу.

— Вот она, шаньюй…

— Положи ее туда, — Модэ указал на низенький походный столик и кивнул нукерам: — Увезите его подальше в степь и отрубите голову. И пусть кто-нибудь сейчас же позовет ко мне государственного судью.

— Шаньюй! — завизжал шаман, но его мгновенно опутали ремнями, надели на голову кожаный мешок и вынесли из юрты.

Князь Бальгур прибыл почти тотчас. Поздоровались.

— Вот, — сказал шаньюй и указал на столик, где лежала отравленная игла. — Теперь я, кажется, знаю, от чего умерла моя мать.

И он в нескольких словах передал слышанное от шамана.

— Так, — Бальгур опустил голову. — Значит, князья Сюйбу…

— Да. И это надо сделать еще до рассвета.

— Что надо сделать, шаньюй? — не понял Бальгур.

— Казнить! — жестко сказал Модэ. — Государственный судья вынес решение, шаньюй одобрил. Сейчас я прикажу своим воинам взять князей Сюйбу, — и Модэ вскинул голову, собираясь крикнуть нукеров.

— Постой, шаньюй! — Бальгур выпрямился. — Я еще никакого решения не вынес.

— Так выноси же! Время идет, скоро уж рассвет.

— Шаньюй, — негромко заговорил старый князь. — Князья Сюйбу должны тебя ненавидеть — ты казнил их отца и сестру, яньчжи Мидаг.

— Закон Хунну гласит: „Поднявшему руку на своего — смерть“.