Долина идолов

Мальчика я назвал Леонид, руководствуясь тем соображением, что от этого имени легко можно образовать разные формы для разных характеров: Леонид, Ленька, Ленчик, Леня и Леха. Солидно-ученый, обычно-рядовой, принаряженный мямля-обжора, положительный ученик и хулиган-спортсмен.

– Миша, – сказала редактриса, – повесть мы берем, хорошая повесть, веселая такая, светлая, я думаю, что с публикацией проблем не будет. – И дальше взглядом она изобразила «но…».

После подобающей паузы я вежливо спросил:

– Но?..

– Я рада, что вы меня поняли, – одобрила она.

– Я не понял, – тупо сказал я.

– Ну, – укорила она.

– Что?.. – спросил я.

Она закурила, улыбнулась и вздохнула.

– Имя, что ли? – дошло до меня.

– Ну конечно!

– Неужели… это может… в детском журнале?

– А вы сами как думаете?

Я подумал сам.

– Но ведь он ничего плохого не делает… и вообще – они все положительные… скорее с симпатией!..

– Знаете что! «С симпатией». Лучше не надо нам, Миша, такой симпатии.

Я заменил Леню на Витю. Анекдот в это время был: «Знаешь рецепт торта „леонид"? Как „наполеон", только без масла, сахара, яиц и муки». Леня уже бормотал невнятно и валился при движениях, и его пятизвездному гению приписывались все заслуги и свершения советского народа. Брежнева не боялись, но за любую тень намека в печати – летели с мест впереди своего визга.

8. Уже в новейшие времена в двух толстых журналах меня бесконечно любезно и тактично попросили убрать из текстов две конкретные фамилии. Одну – Лужкова, вторую – мелочи пузатой, и называть излишне вне контекста. И оба раза уверяли, что так будет заметно, и даже гораздо, лучше с точки зрения литературы.

И поминать бы о такой мелкой ерундовине незачем, но осадок удивления не ушел: что за должностная сервильность?..

(Что касается закалки стали и наживаемой толстокожести – с годами автор делается неврастеничен, желчен и злопамятен. Ресурс терпимости – он тоже иссякает. Терпя, в люди выходят? Терпя, позволишь себя в червяки определить.)

9. С максимальной бережностью и максимальным же эффектом со мной поработал интеллигентный и доброжелательный главный редактор «Нового времени» Александр Борисович Пумпянский.

Я приволок туда рассказ. Недлинный такой. И не чересчур публикабельный для периодики даже новейших времен.

Он назывался «Заговор сионских мудрецов». (Не путать с «Протоколами» оных же.) И написан был в форме внутреннего монолога антисемита. Насчет того, что евреи необратимо захватили западный мир и культуру, подсунув людям состряпанного ими для «внешнего употребления» бога, придумав денежное обращение и заставив всех писать буквенным письмом своего же изобретения. Все, то есть, стали плясать под дудку евреев, и сами в них стали превращаться, и нет спасения, граждане.

Александр Борисович с колес загнал его в идущий номер, а я уехал из Москвы. Пока все хорошо.

Через месяц мне позвонила знакомая из Нью-Йорка и, помычав, с неловкостью спросила, действительно ли это я написал такое-то, перепечатанное в одной русской газете у них там. Я подтвердил. Она с дрожью в голосе осведомилась, как я мог такую… ну… странно даже… она удивлена. И закруглила разговор.

Второй знакомый, из Израиля, был непосредствен и прям. «Это действительно ты написал эту антисемитскую залепуху?» – изумился он. Я пытался объяснить про иронию, но услышал про то, что меня, оказывается, плохо знали.

Тираж «Нового времени» на тот момент составлял пять тысяч. После пятого звонка я удивился скрупулезному вниманию эмигрантских пиратов-издателей с их дайджестами, но еще более – отсутствию у моих зарубежных знакомых чувства иронии и юмора. Меня качественно заклеймили и оплевали…

Посла пятнадцатого звонка, уже из Германии, я сурово задумался. И достал оригинал публикации.

Ни буквы в моем тексте тронуто не было. Разве что фамилию переставили с верха текста, как принято в рассказах, в низ, как подписывают статьи. И под заголовком исчезло слово «рассказ». А сам заголовок звучал теперь: «Деньги, буквы, Бог…». И было это заверстано между двумя другими статьями. Ну, журнал-то не литературный. Публицистический.

Теперь представьте себе, что вы открываете статью с таким достаточно нейтральным заголовком и читаете первую фразу: «Не знаю, знакомо ли вам то странное и непередаваемое чувство, с которым однажды утром ты смотришь в зеркало и вдруг понимаешь, что видишь в нем еврея». И восемь страниц в том же духе. И подпись под статьей.

Место этому шедевру было в газете «Завтра». И я мог претендовать на максимальный гонорар. Плюс надбавка за национальное саморазоблачение. От легкого и мастерского касания редакторского карандаша ирония растворилась и улетучилась напрочь, а слова зазвучали горькой и ядовитой правдой, которая чернее лжи.

Я выпил водки и принял холодный душ. Я не имел никаких оснований сомневаться в умственной состоятельности Александра Борисовича. Но собственные мозги на место встали не сразу.

Больше я в «Новое время» не ходил. Зла не держу. Нечайно ведь… Но боюсь.