Долина Иссы

Ромуальд заслуживал бы того, чтобы впустить его в Королевство, куда обычным людям вход заказан. Его волновало присутствие зверя, скула у него дергалась, он весь превращался в настороженность, и наверняка ничто другое на свете его в тот момент не интересовало. Другое дело его хозяйка Барбарка — она была из взрослых. Жаль: такая красивая, и выглядит почти по-детски. То, что люди живут, безразлично относясь к самому главному, должно нас огорчать — неизвестно, чем они, собственно, заполняют свою жизнь. Наверное, скучают. Правда, Барбарка тратила много времени на уход за цветником. Она выращивала прекрасные цветы: целые грядки душистой резеды, высокие мальвы и руту, которую она умела сохранять зимой зеленой; идя в костел, она вплетала ее в волосы, как все девушки. Но эти ее сверкающие взгляды, а в них любопытство и как бы оценивание с каким-то скрытым умыслом — это было чужим и взрослым. Томаш простил ей то первое обидное прозвище и с тех пор делал вид, что не обращает на нее особого внимания, но его раздражала ее снисходительность — например, чистку ружья она считала какой-то забавой. Если бы он мог вырвать из ее уст слова восхищения, уважения — но это не удавалось. К добыче, которую он приносил из своих походов за гадюками, она относилась с отвращением, говорила «фу» и кривила уголки губ с подобием усмешки, словно в этом занятии было что-то неприличное.

XXXV

У Ромуальда было четыре собаки, три гончих и легавая. Черный с подпалинами и рыжеватыми бровями Заграй лаял басом. Уже немолодой, ценимый за упорство и неутомимость, он восполнял ими посредственный нюх. Если он терял след, то не метался беспорядочно туда-сюда, а описывал круги по разумному плану. Тенор Дунай, похожий на Заграя, но более поджарый, не пользовался уважением, ибо был фантазером. Порой он заслуживал всяческих похвал, а иной раз никуда не годился; его усердие зависело от настроения, и иногда он только делал вид, что работает, как бы говоря: «Петь я могу, но ищут пускай другие: у меня сегодня мигрень». Безошибочный нюх и рвение — сплошные добродетели — отличали рыжую сучку Лютню из породы костромских гончих. Огонь в ее глазах — совершенно золотых — отливал фиолетовым и голубым, ее прекрасные лапы любовно упирались в грудь пана Ромуальда, когда она пыталась лизнуть ему лицо. Летом эта тройка томилась на цепи, потому что, получив свободу, умела устроить собственную охоту, гоня зверя друг на друга. Осенние паутинки на дорожках предвещали ей освобождение, зато для пойнтера Каро наступала пора размышлений у печи, когда, накрыв морду хвостом, он втягивал собственный запах.

Всю неделю Томаш считал дни до воскресенья, в субботу поехал с теткой в Боркуны, но она вернулась, а он остался на ночь. Он вертелся от возбуждения, сбил простыню, солома кололась. Но в конце концов, пригревшись под тяжестью кожуха, он крепко уснул. В едва сереющей темноте его разбудил стук в окно, к которому прижимались лица Дионизия и Виктора. Они вошли, зевая. Заспанная Барбарка с распущенными волосами, спускавшимися на плечи, принесла лампу с закопченным стеклом, разожгла в плите огонь и стала жарить картофельные блины. На дворе туман, в нем крупные капли, капающие с веток перед крыльцом.

За завтраком братья выпили по рюмочке. Виктор упрашивал: «Багагга, погагы гогено», что означало: «Барбарка, покажи колено», — обычай, приносящий удачу. Но она показала ему фигу. Собаки сходили с ума от радости; их взяли на поводок. Томаш, которому достался Дунай, изо всех сил отклонялся назад, чтобы не бежать — так сильно тот тянул. Они спустились по тропинке к речке и перешли через мостик к государственному лесу. С лесничим Ромуальд был в хороших отношениях, и тот разрешал ему охотиться — так, полуофициально.

Великая тишь, туман немного рассеялся, из него выплывали буйные травы и рыжие листья на тропинках. Эхо рожка, приложенного к губам пана Ромуальда, разносилось далеко по лесу. Играя, он раздувал щеки так, что глаза наливались кровью. Когда пробовал играть Томаш, рожок издавал звуки, но ему так и не удалось соединить их в мелодию.

Осенние запахи: откуда они, какие образуют смеси — определить невозможно. Преющие листья и хвоя, влажность белых нитей грибницы в черноте под ослизлыми щепками, с которых сходит кора. Повсюду вокруг них простирались хорошие для охоты места. Полянки, разделенные щетками сосняков, просека по краю высокого бора, от нее наискосок другая, ведущая вглубь, гладкая как большак, заросшая мхом, с тропинкой посередине. Звери не меняют своих привычек. Если зверя спугнуть, он описывает круг, пытаясь избавиться от преследователей, а затем выбегает на одну из троп, которыми пользуется ежедневно. По лаю собак надо определить направление, угадать тропу, которую он выберет, и вовремя там оказаться. Внимание зверя так сосредоточено на собаках позади него, что он не ожидает опасности впереди и выскакивает прямо на человека.