Долина Иссы

Томаш шел без ружья, участвуя в охоте в качестве начинающего. Ему было велено держаться с Ромуальдом. Он спустил скулящих собак, которые немедленно нырнули в заросли. Заграй выскочил, принюхиваясь, и прошел мимо, вопросительно глядя на них. «Ты, Дионизий, иди на просеку, — сказал Ромуальд. — А ты, Виктор, — на Красный луг. Мы с Томашем здесь». Братья удалились, деревья заслонили их спины с металлическими стволами. «Вот увидишь, Лютня его поднимет», — пообещал Ромуальд.

Где-то стучал дятел, что-то шуршало, царапая кору. Вдруг вдалеке они услышали тонкий собачий голос: «Ай, ай». «Ну, что я говорил! Лютня». Опять тишина. И снова: «Ай, ай». «Выправляет след.[60] Слабый, придется ей поработать». И тут Томаш впервые в жизни услышал звуки гона. «Ах, ах, ах, ах», — звучало теперь ровно; вскоре присоединился и второй голос. «Дунай!» — крикнул Ромуальд, срывая с плеча ружье. Мощный, с редкими интервалами, послышался бас Заграя. Томаш изумился, что из собачьих пастей может вырываться такая музыка, звучащая где-то в глубине леса, — настоящий хор, приглушенный расстоянием. «Подняли зайца. Но он сюда не выйдет. Ну, Томаш, бегом!» И Томаш помчался за Ромуальдом — сначала легко, потом задыхаясь и еле поспевая. С просеки они свернули в заросли орешника, в овраг, затем по дну оврага и — наверх, на гребень холма. «Сюда», — пан Ромуальд указал на низкую елочку, возле которой Томаш должен был встать, а сам с напряженно вытянутой шеей, с готовой к выстрелу двустволкой в руках неподвижно замер посередине. Гребень, в этом месте коричневый от опавшей хвои, полого переходил в котловинку (ее было видно как на ладони); за ней была еще одна палевая полоса между двумя стенами леса. Собачий лай грянул слева от них — стремление, упорство, дикость — и смолк. «Ай, ай», — надрывалась Лютня, снова выправляя след.

Не появится… Есть! Он показался Томашу огромным, почти красным на фоне травы, когда внезапно выскочил из котловинки прямо на них. Томаш разинул рот, и в это мгновение был рад, что не должен стрелять, — возбуждение, когда заяц приближался и рос, было выше его сил. С этим открытым ртом его и застиг выстрел. Зайца подбросило, он завертелся в воздухе — и вот уже судорожно подергивает лапками. Томаш подбежал к нему первым. Ромуальд перекинул ружье через плечо и, улыбаясь, медленно пошел к добыче. Нет, первыми подбежали собаки. Дунай уже терзал зайца и поднял к Томашу пасть, полную шерсти. Ромуальд вынул нож, отрезал пазанки[61] и бросил их собакам, гладя Лютню за хорошую работу. Потом закурил: «Этот Дунай может ползайца съесть, если найдет раненого, а ты вовремя не подоспеешь».

Томаш попытался выяснить, откуда Ромуальд знал, где становиться. Тот рассмеялся. «Надо знать. Если его подняли там, — он указал рукой на заросли орешника в овраге, — а возвращался он туда, — Ромуальд махнул налево, — то ему волей-неволей пришлось выйти сюда. Заяц возвращается туда, где живет».

Он сыграл на рожке, чтобы позвать Дионизия и Виктора. Ромуальд с Томашем присели на пеньки. Сквозь туман пробивалось бледное солнце. Томаш спросил, каких зверей сейчас можно встретить. Козлика.[62] Иногда лисицу, но редко — слишком хитрая.

Когда те, наконец, показались из чащи, раздвигая мокрые еловые лапы, они посовещались и пошли по гребню холма, между сухими террасами, укрепленными камнями и образующими как бы широкие ступени. И там, когда они спокойно шли и беседовали, собаки вдруг залились резким обиженно-жалобным лаем: «Ай, ай!» Братья схватились за ружья. «Гонят на глаз!» — заорал Дионизий, и перед Томашем мелькнул заячий пучок,[63] а за ним длинные силуэты Лютни, Дуная и Заграя. «Пошё-ё-ёл! — сказал Ромуальд. — Теперь торопиться некуда». И рассказал историю об охотниках, которые, пока собаки гнали так далеко, что их было еле слышно, уселись под деревом играть в карты, а заяц через эти их разложенные карты перескочил. Этот рассказ возмутил Томаша как пример кощунственного отношения людей к серьезным делам. Не вполне обоснованные подозрения подсказывали ему, что для некоторых охота значит не больше, чем водка или карты, — этакое развлечение. Ожесточенножалобный лай сменился обычными звуками гона, которые отдалялись. Братья не спеша заняли позиции. Кричали обеспокоенные их присутствием сойки. Томаш напряженно всматривался в линию дорожки перед собой, но тут послышались два выстрела, и эхо разнесло звук среди шума деревьев. «Дионизий», — решил Томаш, потому что Виктор не мог выстрелить два раза из своей одноствольной берданки.

Из-за деревьев на повороте показалась вся сцена, уменьшенная, словно сквозь стеклышко: Дионизий, заяц у его ног, собаки. В ответ на издевки Ромуальда Дионизий признался, что с первого раза промазал и выстрелил снова. Ромуальд приложился к плоской фляжке, обтянутой войлоком. Когда он шутливо протянул ее Томашу, тот отказался и размышлял, подобает ли пить эту жидкость Ромуальду Великолепному.