Долина смертной тени

Я присел на диван, а Ковалев напротив Президента с другого конца столика. Я обратил внимание, что Ковалев на протяжении всей встречи был немногословен, отвечал на вопросы кратко, даже лишней улыбки себе не позволял.

С этого момента и до ухода я наблюдал за Ельциным и почти сразу отметил особенность, некую механичность действий: рукопожатие, уже ставшую знакомой по телеэкранам вежливую, чуть застывшую улыбку.

Жена моя, конечно, спросила потом: “Ну, он хоть пытался вам понравиться?”

– Нет, – сказал я, – его это не волновало.

А Лида, помощница Ковалева, насмешливо заметила:

– Он уверен, что и так должен вызывать восхищение.

Кстати, еще с вечера ей, как человеку опытному, я позвонил и стал выспрашивать, как вести себя с

Ельциным, я немного волнуюсь.

– Он высокий, – предупредила она, – но не смотрите на него снизу вверх… У вас своя правота, да и вообще, вы ему помогаете.

Так, наверное, я и ощущал себя, хотя советов в тот конкретный момент, конечно, не помнил.

Почти сразу успокоился, и это помогло мне сохранить контроль над собой и беседой, которая у нас возникла.

Тем более что Ковалев как бы предложил мне идти на прорыв, то есть первому зачинать такой важный разговор.

Для “запева” я протянул Ельцину свою книжку, заранее приготовленную и подписанную со словами: “Вот моя визитка”.

– А вы и пишете? – как бы удивленно спросил он.

Ковалев потом уверял, что это была шутка. Мне так не показалось. Я тут же ответил, что в первую очередь я все-таки писатель.

Надпись моя на книге “Ночевала тучка золотая” была такая: “Борису Николаевичу Ельцину, да поможет вам Бог спасти Россию и даст здоровья и сил, а мы с Вами…”

Думаю, что я и сегодня мог бы повторить эти слова. Еще много лет после этой встречи он доверял нам решать судьбы заключенных, и, если кто-то из его окружения здорово мешал, тут его прямой вины нет.

Вообще полагаю, что где-то в недрах его структуры мы едва просвечивали, ну, скажем, как изъясняются астрономы: звездочка “пятой величины”. Иной раз о нас вроде бы вспоминали, но чаще не замечали, особенно когда происходили глобальные передвижки. Хотя именно в это время нас могли попутно с кем-то смахнуть, вовсе этого не заметив. Но в такие времена мы действовали по известной формуле: спасение утопающих дело рук самих утопающих…

Не утопающих, а, скорее, топимых…

Ельцин вежливо открыл книжку, прочел автограф, отложил. А Ковалев заверил, что я “хороший писатель”.

Как будто сейчас это что-то значило. Только для моральной поддержки. Начался разговор с моего краткого, понятно, подготовленного вступления о том, что я упорно сопротивлялся и не хотел идти в Комиссию, но возможность помочь людям и помочь Президенту подвигнули меня на это дело. С помощью Ковалева,

Кононова, Шахрая нам удалось собрать редкую по составу

Комиссию, которая, как я считаю, достойна своего

Президента. В нее входит та самая интеллигенция, которая его поддерживает. Но остаются и наши проблемы, касаемые смертников, и теперь работа такова, что нам кажется (кивок в сторону Ковалева), смертную казнь можно было бы заменить на пожизненное заключение.

Такого закона у нас, к сожалению, нет…

Ковалев как бы слегка поправил меня: “ваши проблемы”, указывая на то, что это проблемы и Президента.

Ельцин сразу уловил главную мысль, оживился, сказал:

– Ну, правильно. Когда судят человека, судья может оказаться под влиянием эмоций, а проходит время, и можно объективно взглянуть на преступление… И если помиловать, никто протестовать уже не будет… Я ведь все подписал, что вы предлагаете на помилование, – добавил он со знаком вопроса. – Никто же не протестует?

– Никто, – отвечал я.

Сообразил, что мои проволочки со смертниками имеют смысл и теперь как бы поощряются самим Президентом.

А он еще добавил:

– Да, интересная и широкая Комиссия. В ней большой диапазон мнений.

Думаю, что это, скорей всего, подсказка Шахрая, да и пример с судом и эмоциями тоже, наверное, от него. Во всяком случае, к разговору Борис Николаевич был подготовлен.

Уже по просьбе Вергилия Петровича я заговорил о помещении для архива, ибо папки валяются в коридоре на полу. Ельцин тут же отошел к своему письменному столу, позвонил, как выяснилось, руководителю Администрации, назвал меня по имени и сказал, что вот Приставкин просит помочь… Архив у них огромный… – И, обернувшись от стола ко мне: “Сколько, спрашивает?” -

“Сто тысяч дел в год”, – сказал я. Он повторил вслед за мной цифру и уже твердо: “Поищите, у Купцова тридцать комнат… Нет, это не от Приставкина, это я от других знаю! – И повторил: – Такая, понимаете, уважаемая Комиссия, и все-таки, черт возьми, при

Президенте!”

Я подумал потом, что, может, он и не сказал “черт возьми”, но по интонации прозвучало именно так, причем с улыбкой, сам ведь только что похвалил. А Ковалев после встречи проницательно заметил, что этой одной фразой он сильно укрепил Комиссию, ее нынешний состав.