- Успокойся, моя красавица, успокойся! Не дрожи и не волнуйся за меня. Я ведь и сам Свободный Работник. Сейчас я пойду и втолкую это твоему отцу. Может, я не лучше их. Так что не делай из меня святого. Может, теперь ты и меня возненавидишь, после того как я тебе признался?
- Возненавидеть тебя, Джек? Никогда, пока я жива! Я слышала, что повсюду в мире не считается зазорным принадлежать к братству Свободных Работников, но только не здесь. За что же я стала бы ненавидеть тебя? Но если ты тоже Свободный Работник, Джек, почему бы тебе не пойти и не заключить союз с боссом Макгинти? Поспеши, Джек, не теряй ни минуты!
- Я и сам так думаю, - сказал ей Макмердо. - Пойду прямо сейчас и все улажу. А ты скажи отцу, что нынче я ночую здесь, а завтра утром съеду.
В салуне у Макгинти всегда было полно народу: здесь любила собираться вся грубая публика города. Простецкие, шутливые замашки Макгинти, которые были на самом деле маской, многое скрывающей от глаз, вызывали у этих людей симпатию. Но они его еще и боялись, боялись и в городе, и во всей тридцатимильной долине Вермиссы, и по обе стороны от перевала, и одного этого страха было довольно, чтобы наполнить народом его салун; ибо никто не отваживался, выказав неуважение, потерять его благосклонность.
К тому же он был большим городским начальником, муниципальным советником и главой комитета по дорожному строительству, избранным на эти должности благодаря голосам головорезов, рассчитывавших на его благодарность. Поборы и налоги в городе были огромные; общественные работы заброшены; отчеты с помощью подкупленных аудиторов подделывались, а перепуганным гражданам оставалось лишь отдавать то, что у них открыто вымогали, и держать язык за зубами из опасения худшего.
Вот каким образом бриллиантовые булавки в галстуке Макгинти год от года становились все огромнее, золотые цепи поперек жилетки - все весомее и сами жилетки - все наряднее. Да и салун его все расширялся, пока не занял чуть ли не всю сторону Центральной площади.