Долины и взгорья

Последнее — прямо в пятку Ахиллесу… то бишь Аполлинарию Галактионовичу. Выпускнику нашего мединститута предстоит пять лет работать за сто десять рублей. Минус подоходный. Минус за бездетность. Бездетность девочкам не грозит, но всё равно, на руки девяносто семь рубликов, и ни в чём себе не отказывай. На селе пятнадцатью рублями больше, надбавка за тяготы и лишения. В «Поиске» заработок у девочек на порядок больше. И Джошуа Мозес добавляет. Плюс у Ольги оперные отчисления продолжают идти, не так бойко, как прежде, но всё равно весомо и зримо.

— Мы в ваши годы о деньгах не думали, — заметил Мурфенко.

— И мы не хотим думать о деньгах, — сказала Надежда. — Во всяком случае, идя на рынок, не пересчитывать судорожно рубли — хватит на курицу и фрукты ребёнку, нет?

С курами, да и вообще с продуктами в магазинах стало не очень. Можно кое-что получить через стол заказов, меня прикрепили, и Вера Борисовна регулярно выкупает положенное, но этого мало. Нас-то вон сколько, едоков. А на рынке всё втридорога. То есть когда деньги есть, не вопрос, но вот сторублевая интеллигенция на рынок ходит только по большим праздникам. Или если в доме больной. Но когда доход заведомо превышает расход, деньги отходят на третий план. По крайней мере, не думаешь каждодневно, как перекрутиться.

— И ещё постоянные командировки, — добавила Ольга.

— Командировки?

— В Вену, там открывается европейская версия «Поиска». Нам придется часто туда ездить, подсказывать нашим австрийским друзьям-коммунистам, что и как.

— То вместе, то поврозь, а то попеременно, — добавила Надежда. — В этих условиях работать врачом невозможно ни в стационаре, ни на участке.

Видя, что разговор идёт куда-то не туда, ректор принял мудрое решение.

— Значит, вам, Стельбова и Бочарова, свободное распределение и заочная аспирантура.

— Точно так, — сразу подобрела Надежда, а Ольга мило улыбнулась.

— Ну, а вы, Михаил Владленович? Какие планы у вас?

— Медицина — это служение. Не ради денег, а по велению души. Медициной нельзя заниматься от сих до сих, медицина требует человека целиком, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю и триста шестьдесят пять дней в году, — сказал я. — Иначе ты не советский врач, а ремесленник.

Мурфенко прямо расцвел: я почти слово в слово процитировал его предисловие к капитальному труду «История здравоохранения Чернозёмской области», за который в далеком уже шестьдесят шестом году он без защиты получил звание доктора медицинских наук.

— Каким я стану врачом? — задал я вопрос.

— Уверен, хорошим, — ответил ректор.

— Спасибо, Аполлинарий Галактионович. Но хороших врачей наш институт выпускает немало, десятки ежегодно. Даже сотни, — поправился я. — А по стране их тысячи. А вот таких шахматистов, как я, в мире наперечёт. Факт, а не реклама. Конечно, я не сравниваю значимость профессии врача и профессии странствующего шахматиста. Но передо мной, Аполлинарий Галактионович, поставлена задача (я возвел взор к потолку, чтобы не было сомнений, кем она поставлена, задача) вернуть шахматную корону в нашу страну. Продемонстрировать всему миру превосходство системы подготовки в Советском Союзе. Это тоже требует полной самоотдачи. И потому мне тоже нужно свободное распределение. Если с этим будет затруднение, то Минздрав меня заверил, что…

— Зачем беспокоить Минздрав, Михаил Владленович, это вполне по силам и нам. Запишем: Чижик, свободное распределение.

Тепло распрощавшись, мы покинули кабинет, а потом и сам институт.

— По машинам!

Девочки сели в «Панночку», у них дела сначала в горкоме комсомола, а потом в редакции. А я еду сразу в «Поиск». На «ЗИМе».

Пока прогревался мотор, я думал о Мурфенко, о медицине, о жизни вообще.

Аполлинарий Галактионович Мурфенко уже четверть века руководит нашим институтом сменив на этом посту Бориса Абрамовича Гольдмана, выбросившегося из окна собственной квартиры в далеком пятьдесят втором. Пятый этаж, да.