Доллары за убийство Долли [Сборник]

Допрос прошел довольно бледно; все надеялись на сенсационные показания, так как некоторые газеты утверждали, из верных источников, что обвиняемый ждал суда, чтобы что-то сказать. Но на все вопросы Кош неизменно отвечал:

— Не знаю, не понимаю, я невиновен…

Когда председатель заметил ему, что такая система защиты представляет большие опасности, он только пожал плечами и прошептал:

— Что делать, господин председатель, я ничего другого сказать вам не могу…

И снова погрузился в свое безучастное спокойствие. Только когда начался вызов свидетелей, он как бы немного вышел из оцепенения, его до тех пор равнодушный взгляд сделался более ясным, и, опершись локтями на колени и положив подбородок на руки, он начал слушать.

Первым был вызван Авио, секретарь редакции «Солнца», который рассказал, каким образом Кош покинул редакцию, после того как взял на несколько часов расследование дела в свои руки. На вопрос председателя: не узнал ли он по голосу того, кто в ночь на 13-е вызывал его по телефону, он с убеждением ответил «нет» и прибавил еще некоторые подробности: например, назвал сумму, которую репортер получил в кассе, час, когда он его видел в последний раз, и указал на странный вид Коша во время последнего разговора. Но все его показания имели только второстепенное значение. Прислуга Коша рассказала все, что знала, о привычках своего бывшего хозяина; не пропуская ни малейшей подробности, она сообщила, как нашла запачканную кровью рубашку, разорванную манжетку и золотую запонку с бирюзой. Все это ей показалось подозрительным, и, если бы не скромность, требующая, чтобы прислуга не вмешивалась в дела господ, она поделилась бы своими догадками с правосудием гораздо раньше, чем ее стали допрашивать.

После нее допросили мальчика, служащего в редакции, ювелира, у которого были куплены запонки, и почтальона, три или четыре раза носившего Кошу письма, адресованные в № 22, но все эти свидетели не внесли ничего нового и интересного. Доктор, судебный эксперт, сделал доклад, пересыпанный учеными терминами, цифрами и вычислениями, из коих в конце концов можно было сделать вывод, что причиной смерти был удар, нанесенный ножом, который, задев грудную кость, разорвал околоушную железу, рассек вкось сверху вниз и спереди назад сонную артерию и остановился у ключицы.

Оставался еще один свидетель — часовщик; он был призван, чтобы осмотреть часы, которые были найдены опрокинутыми на камине в комнате, где было совершено преступление.

Его почти никто не слушал, кроме Коша, не пропустившего ни одного слова из его краткого и точного показания:

— Часы, данные мне для освидетельствования, очень старинного образца, но, несмотря на это, имеют прекрасный ход и находятся в отличном состоянии; скажу даже, что таких солидных часов теперь в продаже не найти. Стрелки стояли на 20 минутах первого, так как подобные часы заводятся раз в неделю, а эти имели еще завод на 48 часов, то я заключаю из этого, что они остановились единственно вследствие того, что их опрокинули, и маятник, лежа на боку, не мог больше двигаться. Совершенно достаточно было их поставить и слегка подтолкнуть, чтобы они опять пошли. Из всего сказанного я вывожу, что час, указанный стрелками, и есть именно тот, когда часы были опрокинуты.

— Так что, значит, преступление было совершено в это время, — рассеянно заметил председатель.

Этим закончился допрос свидетелей, и был сделан небольшой перерыв.

После перерыва слово было дано прокурору Республики.

Кош, несколько успокоенный точными показаниями часовщика, выслушал обвинительный акт без видимого волнения, хотя он был ужасен в своей сухой, почти математической простоте.

Зал, уже благоприятно настроенный в пользу обвинения допросом свидетелей и разными показаниями, несколько раз прерывал его слова одобрительным шепотом, а когда прокурор закончил свою речь требованием, чтобы к журналисту, совершившему преступление, не имевшему оправдания ни в нищете, ни в запальчивости, была применена высшая мера наказания, раздались многочисленные аплодисменты, однако сразу замолкшие.

Кош вздрогнул, впился ногтями в ладони, но остался невозмутимым с виду. Он весь сосредоточился на мысли:

«Я должен говорить, я хочу говорить! Я буду говорить».

И тихо повторял:

— Я хочу, хочу, хочу!..

Все время, пока говорил его защитник, он сидел с неподвижным взглядом, сжатыми кулаками, не видя и не слыша ничего, и только повторял:

— Я хочу говорить, хочу, хочу!

Защитник кончил свою речь среди гробового молчания. Из простой вежливости Кош наклонился к нему и поблагодарил его. Он ни слова не слышал из этой жалкой, решительно никому не нужной защиты.

Прения должны были быть прекращены. Председатель обратился к обвиняемому:

— Имеете ли вы что-нибудь прибавить в свое оправдание?

Кош поднялся, делая страшные усилия, чтобы заговорить. Он был так бледен, что надзиратели бросились к нему, желая поддержать, но он жестом отстранил их и твердым голосом, заставившим вздрогнуть судей и всех присутствующих, произнес: